Нежность к ревущему зверю

Бахвалов Александр

Держа перед собой лист бумаги, пожилая женщина объявила о начале митинга.

Речи были короткими. В произносимых словах было меньше скорби, чем в напряженном молчании людей.

– Слово предоставляется...

Едва возвышаясь над трибуной, заговорила девушка-клепальщица - тонкая, бледная, с покрасневшими глазами. Срывающийся голос, наполненные слезами глаза выдавали растерянность, страдание. Так и не высказав рвущихся наружу слов, она разрыдалась и растрогала всех. Последним на трибуну поднялся Добротворский. Он стоял прямо, говорил четко, короткими фразами, как у могил тех летчиков, которых ему довелось хоронить на фронте, не стараясь ни приглушить, ни изменить свой голос.

– Товарищи, умер Иосиф Виссарионович Сталин. Это тяжелая утрата. Мы хороним человека, которому безгранично верили. В каждом из нас живы воспоминания о тысяча девятьсот сорок первом годе. Я видел слезы на глазах героев, когда после страшных слухов о падении Москвы мы на далеком участке фронта услышали его речь перед войсками на Красной площади. Такое нельзя забыть.

После митинга летчики вернулись в комнату отдыха, а когда стали расходиться, Лютров решил приземлить плохо поддающееся обсуждению событие до привычной людям значимости.

– Куда же вы, братцы?.. Можно подумать, что вы не хотите выпить за помин души Иосифа Виссарионовича?..

К его предложению трудно было придраться. Но у Юзефовича, невесть откуда и как оказавшегося у Лютрова за спиной, было иное мнение.

– Как вы сказали?! Лютров опешил.

– Повторите, как вы сказали!

Это была хорошо интонированная экзекуция демагогией. Сколько в ней было самодовольства, наслаждения, внушающего страх, уличающего, унижающего...

За несколько последующих мгновений на лице Лютрова сменилась гамма выражений - от растерянности до бешенства.

– Кого не приглашают, тому нечего повторять, - медленно произнес Лютров.

Не умея сменить "повторите, как вы сказали!" на равнозначное, угрожающее, Юзефович наливался синевой и, как плохой актер, ждал наития.

– Брось выпендриваться, Юзефович, - донесся из тишины спокойный голос Сергея Санина, - не будь хитрее теленка... Спектакль был испорчен.

Бывший фронтовик со следами тяжелых ожогов на лице, имеющий больше орденов, чем Юзефович пуговиц, Санин в глазах этого человека был не чета Лютрову. И Юзефович сменил окраску: все еще недовольно, но явно сникнув, он покачал головой и удалился.

А Лютров вдруг ясно понял душу Санина: в случае опасности он загородит тебя от удара, от пули, себя в первую очередь подвергнет смертельной опасности и при этом не будет считать, что совершил что-то необычное.

После больших и малых событий 1953 года Лютров все чаще встречался с Саниным, - и мало-помалу Сергей увлек его в разноликую жизнь Энска, своего родного города.

Давно ли все это было? И грустно и весело вспоминать о всех тех людях, которые тянулись к Сергею. Это был маленький буйный мирок, кипящий настроениями, голосами, жестами. Люди приносили с собой по яркому лоскуту от мыслей, красок и событий большого города. И кого только не заносило к Санину... Иногда захаживал известный поэт, имевший обыкновение после двух рюмок поносить на чем свет стоит всю современную поэзию чохом, включая и собственные опусы, и со слезами на глазах декламировать лермонтовское "Выхожу один я на дорогу".

Тучный сатирик, друг поэта, подарил Лютрову тонкую книжицу злых фельетонов, озаглавленную "Соль по вкусу". Лютрова поражало в этом человеке ни в ком ранее не замеченное умение говорить о сложном свободно и легко. Казалось, этот человек был умнее, опытнее своих собеседников, на порядок больше вобрал их в себя всех тех едва приметных, скрытых от поверхностного взгляда примет жизни, которые открываются только очень пытливым, глубоким людям.

– У вас забавная привычка глядеть на людей, - говорил он Лютрову.- Вы всегда над людьми, над их хлопотами. На земле с вами ничего не случается?.. Умеют молчать или умные, или стеснительные люди. Вы умный человек?..

Его вопросы казались странными, но он не рисовался и говорил только то, что хотел сказать.

В последнюю зиму к Сергею несколько раз заходил человек в сером свитере с высоким воротником. "На шум", как он говорил. Сам же был немногословен и чаще всего играл в шахматы, у него было постоянное место у окна, где стоял маленький столик. Говорил он, не поднимая головы, даже когда беседовал с сидящим напротив сатириком. Этому не составляло труда играть в шахматы и без всяких усилий рассуждать о том, что сделалось предметом разговора. В своем партнере он обретал идеального слушателя.

– В наше время всяческих проповедей, - рассуждал сатирик, - ссылки на сдвиги в сознании из-за рождения кибернетики и атомной энергии не более чем литературная эстрада, беллетристика душевных аплодисментов. Современен тот, "кто обогатил свою память знаниями всех тех богатств, которые выработало человечество, кто способен ощутить мир сердцем Толстого, воплотить в себе все, возвышающее человека... Никакая кибернетика сама по себе ничего не воплощает. Я вот кончил Литературный, есть такой институт. Было нас там несколько, тяготеющих отобразить в "великом и могучем" лик времени. Не менее того. Наука-де заговорила по-новому, и нам следует, как некогда Александру Сергеевичу, усовершенствовать отечественный глагол. Им-де, обтесанным на новый лад, сподручнее будет жечь сердца людей. Как программка?.. А вот нового у нас набралось на одну освистанную и ныне прочно забытую книжицу рассказов, напичканную студенческими "речениями"... Ну, засим получил я диплом о прохождении литературных наук, был направлен в газету, стал разъезжать по всей великой, малой и белой Руси, и тут-то вся моя жеребячья умственность улетела к чертям собачьим, потому как душа по-прежнему проживала в дедовском языке... И для каждого более всего на свете, более всех примет электронного века значит приметы любви к родной юдоли... Если ты не окончательно затруханный сукин сын...

Впервые человек в сером свитере показался Лютрову взволнованным. Он снял сильные очки в черной оправе и принялся сосредоточенно протирать их.

– Вы правы, - заговорил он, - чем богаче язык, тем меньше сопротивления оказывает сознанию окружающее... Архиглупо почитать за отсталую народную речь, так дружно, в ладу живущую со всем, что есть на земле... В это нужно уверовать, как в руки матери.

После этой беседы Лютров спросил Сергея о человеке в сером свитере:

– Кто он?

– Не знаешь?.. Ну, да ты тогда не занимался тяжелыми машинами. Это конструктор, начальник отдела. Руководил разработкой механизмов подвески ядерных бомб, был на испытаниях. И вот не уберегся. Болен. Поражено горло: под свитером следы трех операций. Ему голову поднимать трудно, как на гильотине побывал.

Вскоре этот человек исчез, и Лютров так и не успел узнать, что с ним случилось.

....Хозяйскими делами Сергея ведала его мать, грузная, строгая старуха, по-крестьянски в открытую гордившаяся сыном. Когда она видела Лютрова с Сергеем, то непременно принималась сетовать на несуразность их холостой жизни: