Нежность к ревущему зверю
Шрифт:
– В первый раз в жизни мне подарили цветы. Так интересно было... И так досадно, что никто из знакомых девочек не видел меня с вами. Что это принесли?
– Маслины. У меня к ним с детства особое отношение. Попробуйте.
– Боже, соленые?
– Такими они и должны быть.
– Огурцы куда вкуснее...
– К маслинам нужно привыкнуть...
– Их что, как горох выращивают?
– Нет, на деревьях. Помните, кино "Нет мира под оливами" ?
– Мы в понедельник смотрели.
– Это и есть плоды олив, под которыми не
– В Крыму?
– Да, у самого синего моря.
– Живет старик со старухой у самого синего моря...
– Верно. Дядя Юра и бабка Анисимовна. И я с ними жил.
– А я даже не видела моря.
– У вас много времени впереди, успеете.
Рядом с их столиком остановился индус в тугой чалме и женщина в сверкающем сари.
– Вы возражать нет?
– серьезно спросил индус Валерию.
– Что вы, пожалуйста, - она удивленно подняла брови.
– И вы - нет?
– индус повернулся к Лютрову.
– Нет, нет, пожалуйста.
Индус вздрогнул в поклоне, усадил женщину и присел сам.
Он без улыбки заговорил о чем-то со своей спутницей, а у той тихо цвело на лице нежное, удивительно женственное выражение. Всякий раз, когда Валерия поворачивалась в ее сторону, она трогательно, как ребенок, улыбалась ей.
– Много в городе иностранцев, правда?
– Туристы.
– А вы были за границей?
– Нет.
– Поехали бы?
– Не знаю.
– Я бы поехала. Интересно... Но сначала к морю. Так хочется посмотреть... И - парусник...
Створки мидии оставались открытыми. Лютров любовался ею.
– Леша, а вы были счастливым?
– Да. Пожалуй, два раза. Когда получил диплом летчика и... на Новый год.
Приметив, что она не поняла его, он прибавил:
– В Радищеве.
– Вот узнаете меня и не будете так говорить. Просто не сможете. Я знаю.
Она улыбалась, опускала глаза, казалась растерянной, как человек, на которого смотрят с сожалением.
– Когда любят, то не почему-то, Валера... А любят - и все тут.
– Правда... В детстве я влюбилась в чистильщика ботинок. Он носил черные усы, каких ни у кого в городе не было. Однажды решила почистить у него туфли. Чуть не умерла от волнения...
Выпив кофе, индийцы встали. Прощаясь, женщина в сари ласково положила невесомую руку на плечо Валерии.
– Какие они сказочные, эти люди...
– сказала Валерия, глядя им вслед.
...На улице было совсем не холодно. Или так казалось после теплоты ресторана. С неба сыпал снег, такой мелкий, что кожа лица едва ощущала эту холодную пыльцу, нескончаемо мерцавшую в лучах фонарей. Они целый час шли пешком через весь город.
И все, о чем говорила Валерия, и самый голос ее выражали, казалось ему, то окончательное, всеразрешающее доверие, что теперь самые важные слова не будут ни трудными, ни неожиданными. Это как если бы избегавший тебя ребенок наконец понял, что бояться нечего, и пошел навстречу, протягивая руки...
– Я уезжала
Охватив пальцами обеих рук его локоть, она время от времени прижимала его руку к себе. И если бы она знала, какое счастье было для него чувствовать на локте тяжесть ее тела!..
Валерия все говорила и говорила, легко шагая в ногу с ним и не спуская глаз с его и своих ног.
– ...Во мне все так радостно напряглось, я стала как парус под ветром. Это в пионерском лагере, когда наступало время спать, я очень скучала по бабушке, и оттого мне всегда не спалось. В жаркое время наши кровати стояли под парусиновым навесом, я лягу на спину и все гляжу и гляжу вверх, на стропила, они хорошо были видны от лампочки на столе дежурной... Все мне хотелось, чтобы скорее наступило завтра, а потом еще завтра, еще... Скорей бы к бабушке. Гляжу раз и вижу: парусина вздулась куполом да как хлопнет по доскам! Я испугалась, одеяло до глаз натянула, а она опять поднялась под ветром, ну, думаю, сейчас как хлопнет, но парусина опустилась так тихо, безнадежно... И тогда мне показалось, что прибитая к стропилам парусина скучает оттого, что она не парус... Вот ей и снится по ночам, будто она носится по синему морю. С тех пор я уже не боялась, когда она хлопала, а стала жалеть ее... Решила, что ей без моря тяжелее, чем мне без бабушки: я когда-нибудь уеду, а она останется... И если крыша опять принималась хлопать, я говорила ей голосом бабушки: потерпи, вот тебя отыщет капитан и ты будешь красивым летучим парусом... Когда меня обижали в детстве, я самой себе казалась прибитым парусом и все ждала капитана...
На набережной они немного постояли. Он говорил, что после встречи с ней на вокзальной площади верит в чудеса, а она недвижно смотрела куда-то мимо его плеча, за реку.
И вдруг протянула руки, обвила его шею, прижалась, щекой к плечу и заговорила сбивчиво, посапывая носом, сквозь слезы:
– Я вовсе не чудо, вы обманываете меня... Так хочется, чтобы это было правдой!.. А вдруг потом вы соскучитесь со мной, как отчим с мамой. Станете обижать...
Она подняла голову и посмотрела ему в глаза:
– Вы не будете обижать меня?..
– Что вы!.. Я не умею...
– Не надо, ладно?.. Я всегда так радуюсь, что вы любите меня. И боюсь чего-то...
Он впервые проводил ее к подъезду дома, впервые целовал ее горячие губы, щеки, мокрые ресницы глаз.
Шагая домой, он чувствовал легкую пустоту в себе, будто наконец свалилось с плеч все, что мешало им понимать друга друга, и выяснилась возможность счастья... Еще не дойдя до своего дома, он уже тосковал. И никак не мог забыть тяжести ее тела у себя на руке, и этого ее рассказа о парусе, и просьбу не обижать... "Глупая,- думал он с нежностью,- глупая..."