Нежность
Шрифт:
А если кто-то незаметно жил
и с этой незаметностью дружил,
он интересен был среди людей
самою незаметностью своей.
У каждого — свой тайный личный мир.
Есть в мире этом самый лучший миг.
Есть в мире этом самый страшный час,
но это все неведомо для нас.
И если умирает человек,
с ним умирает первый его снег,
и первый поцелуй, и первый бой...
Все это забирает он с собой.
Да, остаются книги и мосты,
машины
да, многому остаться суждено,
но что-то ведь уходит все равно!
Таков закон безжалостной игры.
Не люди умирают, а миры.
Людей мы помним, грешных и земных.
А что мы знали, в сущности, о них?
Что знаем мы про братьев, про друзей,
что знаем о единственной своей?
И про отца родного своего
мы, зная все, не знаем ничего.
Уходят люди... Их не возвратить.
Их тайные миры не возродить.
И каждый раз мне хочется опять
от этой невозвратности кричать...
* * *
В Ьакуриани снова я. Так надо,
как это было надо год назад.
Деревья смотрят добро и мохнато,
и крошечные лыжники скользят.
Бездумная младенческая нега
в стране вершин и белых-белых тайн.
Наверно, снег идет отсюда с неба
и облаками делается там.
Я не один теперь. Мы здесь вдвоем —
два беглеца от суеты долины,
и, как снежинки, мы неразделимы
на склоне этом горном снеговом.
Нас радует простая здравость лыж,
биточков со сметаной и боржома.
Здесь нет друзей, но нет враждебных лиц.
Не надо с кем-то спорить и бороться.
Но этого-то мне недостает.
Не все же суета внизу, в долине.
Конечно, воздух там совсем не тот.
но там борьба селикая идет,
и от нее себя мы отдалили.
Выдумываем яблочный режим,
но знаем все же неопровержимо,
что от режима этого сбежим,
а в этом прелесть всякого режима.
И путь, наверно, у меня один —
я знаю, будет сложным он и длинным —
всю жизнь бежать к вершинам от долин
и возвращаться от вершин к долинам.
О ПРОСТОТЕ
Иная простота хуже воровства.
Уютно быть не сценой — залом,
зевать, программу теребя,
и называть спокойно: «Заумь»
ту пьесу, что умней тебя.
Как хорошо и как уютно,
сбежав от сложностей в кусты,
держаться радостно
румяной няни — простоты.
Внемлите, а не обессудьте.
Я простоту люблю, но ту,
что раскрывает сложность сути,
а не скрывает пустоту.
Не верьте лживой, пыл умеря.
За нею нужен глаз да глаз.
Она баюкает умело
и обворовывает нас.
Все сложное уже не манит.
Душа великого не ждет,
и нас вина непониманий
уже не мучает, не жжет...
9
* * *
Мне нравится,
когда мне кто-то нравится,
и с тем, что это нравится,
не справиться.
Когда лицо я вижу чье-то доброе —
у плотника,
солдата
или доктора,
мне хочется сказать им ненарошное:
«Спасибо вам за то,
что вы хорошие!»
Мне нравится —
и тут уж не исправиться! —
когда мне сильно кто-нибудь не нравится.
Когда я вижу чьи-то лица подлые,
все затаенной злобы к людям полные,
то хочется сказать мне им негромкое:
«Спасибо вам за то,
что вы недобрые!»
Вы,
люди-совы с душами полночными,
вы
лучшие хорошего помощники,
и тем, что вы хорошим помыкаете,
вы помогаете ему,
да! —
помогаете!
Его устойчивость —
она для вас загадка.
А это —
вами данная закалка.
И вы никак с хорошим не расправитесь
и этим —
еще более мне нравитесь!
МЕД
Я расскажу вам быль про мед.
Пусть кой-кого она проймет,
пусть кто-то вроде не поймет,
что разговор о нем идет.
Итак,
я расскажу про мед.
В том страшном,
в сорок первом,
в Чистополе,
где голодало все и мерзло,
на снег базарный
бочку выставили
двадцативедерную! —
меда!
Был продавец из этой сволочи,
что наживается на горе,