Незнакомка
Шрифт:
– Красиво.
Макс быстро убрал руки в карманы, вытянулся в струнку и огляделся, никого кроме их двоих в комнате не было, значит, она говорит с ним, значит, заметила его.
Не поворачивая головы, незнакомка повторила:
– Красиво, даже чувствуется духота вечера и слабый ветерок… да?
Макс взглянул на винегрет красок, и тоже уловил ветерок в довольно небрежных мазках.
– Духота не очень лицеприятное слово для картины, но не в этом случае. Мне кажется художник так передал свою усталость, некое разочарование.
Макс облизал пересохшие губы и спросил:
– От чего? Ну, разочарование.
– От непонимания, от того,
Макс кивнул ей, как-то дёргано и даже пошатнулся, что заставило её улыбнуться:
– Приветик, растяпа.
– Здравствуйте.
– Заел официоз, давай уже на «ты». Меня Вероника зовут, а тебя?
– Макс.
Вероника повторила его имя, взяла под руку и повела в другую комнату. В пряном облаке духов, слегка терпком, но приятном, с нотками гвоздики, в окружении картин в толстых золотистых рамах, в не привычной тишине, Максу сделалось так хорошо, так, как он давно желал. Бурная река угомонилась и зашуршала ровным безмятежным потоком. Её бархатный голос, лёгкая поступь убаюкивали его давно не спавший ум
– Теперь за формой гоняться, иногда смотришь на картину, ну, фотка прям, любуешься, восхищаешься, а потом чувствуешь искусственность какую-то, не живое всё. И утка игрушечная, и берёзы не шелестят. Жизни нет, понимаешь? Слишком стандартно.
Макс кивнул, но Вероника, судя по всему, жест согласие не заметила:
– Или ты иначе считаешь? Скажи, я не права?
– Я в картинах не знаток, но такие мысли меня тоже посещали, скорее, по наитию.
– Вот именно, я об этом и говорю, инстинкт вкуса, или есть, или нет. От ума и образования никак не зависит, это, скорее, зрение, чем рассуждения. Никакой логики, логика искусству вредит, сухая она, как статистика. Правила они на дороге хороши, а для крыльев – это цепи, холодные, железные оковы.
Они походили по выставке ещё минут сорок, он бы ротозейничал и дальше, хоть целую вечность, но Вероника притащила его в гардероб.
Макс так размяк в её компании, так прилип к трепетному локтю, что с трудом расцепился и то только потому, что ей надо было надеть шубку. Не дожидаясь, пока он за ней поухаживает, Вероника сама сняла шубу с плечиков и сунула ему в руки. Макс помог ей одеться и, накинув пуховик, поспешил за звонким цоканьем каблучков, боясь снова упустить вдохновение.
Сегодня было теплее, чем в тот день, Вероника даже не запахнула шубку, шла довольно размашисто, можно сказать, вульгарно и постоянно задирала голову вверх, любуясь витиеватой лепниной старых особняков.
Макс семенил следом, утратив не только ощущение время, но и слова. Метров через сто она остановилась и снова взяла его под руку:
– А поехали в зоопарк?
– Куда? – удивился Макс
– В зоопарк. Я его терпеть не могу.
– Так зачем тогда туда ехать?
Вероника резко отстранилась, кинула ему «не провожай» и опять исчезла.
Макс стоял, блуждая рассеянным взглядом по белым барельефам, украшающих фасад жёлтого здания, пожимая плечами и мусоля один и тот же вопрос «причём зоопарк?». И стоял бы так ещё долго, если бы не увидел, как один из купидончиков хмыкнул, надув щёчки и помахал ему пухлой ладошкой, мол, топай домой, городской растяпа.
Не найти и никогда не встретить, тоже та ещё беда, но потеря так бьёт плетью – страшным словом – навсегда. Что
Макс не понимал Веронику даже больше, чем себя. Взбалмошность – это явно её конёк. Он о ней так ничего и не узнал. Только имя, ну, хоть что-то. Леди – икс, леди – само совершенство. Опять распиная себя за… он уже не знал за что. Макс несколько дней мучился повторением разлуки, даже пустился во все тяжкие: в одиночестве оприходовал целую бутылку вина, хотя до спонтанной встречи с судьбой почти и не пробовал напитки крепче кефира.
В парах туманных алкогольных бродил по улицам мечты, но утром сделалось так больно от ощущенья наготы, что захотелось похмелиться зелёным взглядом красоты, взлететь до солнца и разбиться, но на земле, где ходишь ты.
А где она ходила, он понятия не имел. Где живёт? Где учиться? Вряд ли работает, юная совсем, хотя и этот вариант не исключается, мало ли. И вообще, местная она или в город лишь наскоками является? Может в гости к кому приезжает, к родителям, например? Или к парню своему? Последнее предположение наделало немало шума в голове фантазёра, смешно, но он ревновал, ревновал к видению, ха-ха, да не до смеха.
Тридцать первого, часов в пять вечера, вздумалось ему проветриться, на витрины поглазеть, да на ёлки ряженные. Побродил обычным маршрутом, по знакомым тихим улочкам, попинал бордюры, пока глубоко и бесповоротно не задумался и естественным образом не оказался на оживлённой площади. Толпа праздных гуляк тут же подхватила его и пошвыряв, уже по гораздо более громким улицам, занесла в душную кондитерскую. Народу и там, хоть отбавляй, а у прилавка, заставленного марципановыми фигурками, и вовсе творился ажиотаж. Он хотел развернуться и уйти, точней поплыть дальше, но в самом дальнем углу, заметил её, в этот раз в кремовом платье. Браслет, колечко, кулон, всё, как положено, всё при ней. Вероника сидела одна, отстранённо читала книгу, знаменитая шубка пылилась на соседнем стульчике, на столе большая чашка и початая шоколадка. Пятно уюта, будто театральный софит, отвевало ей несколько квадратных метров у галдящей толпы, суета разбивалась о незримые барьеры, как волны о скалистый берег.
Макс потоптался, потолкался с посетителями, так как замер на самом проходе и боязливо направился к ней. Задержал дыхание, нырнул в зону комфорта, пристроил дымчатую шубку на вешалку, сел за лакированный стол, выдохнул и сконцентрировался на отчётливом биенье ошалевшего сердца. Вероника молчала ещё минут пять, он, соответственно, тоже. Потом она подвинула шоколадку на его половину стола и не отрываясь от чтения сказала: – Привет, и угощайся.
– Привет, – чуть слышно буркнул Макс и сунул кусочек в рот, не чувствуя сладость.
Минут через двадцать она захлопнула книгу, положила её на диван, встала и с шубкой в руках поспешила к выходу, успев сказать ему: – Пошли.
Толпа растаяла за первым же поворотом, стало тихо.
Снег валили стеной, злосчастные коммунальщики ушли в запой, поэтому дороги были чистые, белые и пушистые и город хоть немного сделался сказочным. Она шла по обыкновению без рукавиц, прятала кулачки в рукава, плотно скрестив руки на груди, хлопала тяжёлыми ресницами и нестерпимо молчала. Крупные снежинки, похожие на куски ваты, ложились на её волосы, лицо и плечи, такая серебристая фата, зыбкая вуаль, прозрачная, но не настолько, чтоб разгадать маршрут похода.