Незваный гость

Коростышевская Татьяна Георгиевна

— Никому не лишние, — кивнула чародейка, — только нога тоже твоя, поэтому именно твой главный интерес.

Лезвие легко рассекло войлок, голень поперла из разреза, как тесто из квашни. Я дернула ногой, сбросила на пол покалеченную обувку.

— Чулок! — командовала Фараония. — Да не снимай! его, подвязками кавалеру не свети, по колену режь.

Я послушалась, только зажмурилась, когда, скрючившись, стягивала с ноги обрывок. Было страшно и стыдно, в равных примерно пропорциях. Стянула и замерла, откинувшись на диванчик. Повисшую в кабинете тишину

нарушило глубокое контральто мадам. Умеет тетка ругаться, чего уж. Будь я не сыскарь, а, предположим, просто барышня, непременно бы чувств лишилась. Волков молчал. Может, лишился как раз он?

Я открыла один глаз. Чародейка как раз хлопала начальника по плечу.

— Ты понял, да? Понял, как эти… — тут опять стояла заковыристая конструкция, указывающая на крайнюю степень нехорошести «этих» — …свои артефакты производят?

— Можно поподробнее? — Я осмотрела себя; нога-колода бугрилась лилово-зелено-бурым, нехорошо бугрилась, подвижно, будто под кожей копошились черви или гнездо змей. — В теле человеческом производят?

— Выращивают, — пропело контральто. — Ах, рыжая, не будь здесь твоего кавалера, я б уговорила тебя ногу свою мне подарить да приладила тебе новую взамен.

— Деревянную? Как у морского пирата?

— Да хоть золотую.

— Давайте так, тетенька: вы мне золотую ногу отдельно, можно даже без обертки, и даже в виде слитков, а эту вот чертобесию себе под кожу заберете до полного вылупления.

Торг безжалостно прервали в самом начале:

— Мадам Фараония, каков ваш вердикт?

Чародейка фыркнула.

— Дело понятное: ты по артефакту посошком своим саданул со всей дури, голову змее снес, только клочки по закоулочкам.

— И один из этих клочков решил самовозродиться в теле Евангелины Романовны? Но это немыслимо!

— Было бы немыслимо, — мадам кивнула на шкап, — если бы твои арканы мудреные с навьим колдовством не перемешались.

— Так и думала, Григорий Ильич, — сказала я деловито, — что вы в моем положении виноваты.

— Если бы не я, Евангелина Романовна, вы бы сегодня уже в приказной мертвецкой почивали вечным сном. Вас ведь ограбить хотели и убить.

— Если бы да кабы! Предупредить не подумали? Вам следовало немедленно мне ситуацию объяснить, да не сходя с места произвести арест обоих преступников. Вы же предпочли представление устроить, драться со мной полезли, — разгорячившись, отчитывала я Волкова, будто подчиненного. — А что теперь? Где злодеи? Ищи ветра в поле!

— Будьте любезны, барышня Попович, свой командирский тон оставить, — холодно проговорил чиновник, — и впредь со мною его себе не позволять. Я именно что собирался произвести немедленный арест, для которого требовалось это уединенное место покинуть. Если бы вы не набросились на меня злобной фурией, а покорно место свое в санях уступили, извозчик был бы схвачен сразу за поворотом.

Фараония, уяснившая из разговора причину спора, возразила:

— Рыжая за санями бы бросилась, на ней ведь змей был.

Волков тряхнул кудрями.

— Нет, драгоценная

мадам, артефакт был бы мною уже снят! Я поймал его, как рыбку на крючок, и притравливал помаленьку и вытащил бы. Но барышня полезла в драку, пришлось торопиться, от спешки удар пришелся по щиколотке.

Чародейка посмотрела на меня уважительно.

— Стало быть, в драке рыжая победила?

Волков широко улыбнулся с видом мужчины-покровителя: мол, пусть слабая женщина воображает себе всякое, мы-то с вами прекрасно знаем, кто сильнее и лучше дерется.

— Я решил не суетиться, первый день в городе, обстановка не ясна, девица уже свободна. Отложил все на утро. — Он сызнова тряхнул головой. — Но вернемся к делам нынешним.

— Ногу отнимать не дам! — предупредила я. — То есть дам, но в самом патовом случае.

— Вы еще и шахматистка?

Ох каким взглядом я его наградила! Сталь в нем можно было плавить, а в ответном — закалять, так он был льдисто-холоден.

— Век бы на вас, молодежь, любовалась, — пропела чародейка умильно. — Экая эфиопская страсть, даже в фильмотеатре такую не покажут. Жаль, времени нет, клиентки меня дожидаются. Посему приступим. Гелька, не ори, ногу пилить не придется. Хотя ладно, ори, больно будет наверняка.

— Что значит наверняка? — осведомилась я осторожно.

— Значит, скорее всего. Мы же про навьи свиристелки вообще мало что знаем. — Она сказала не «свиристелки», но не суть. — Терпи, ори, но с места сходить не смей. Пусть наш Грегори-воин посох свой волшебный на изготовку возьмет, и только свиристелка тело девичье покинет, молотит по этой чертобесии со всей мочи. А я выманить ее попробую.

Григорий Ильич шагнул к шкапу, подхватил тросточку, она крутнулась в его ладони восьмеркой.

— Готов.

— Терпи, рыжая, — сказала Фараония и высоко, протяжно засвистела.

Запах жженого сахара забил мне нос. Я подумала, что сильна тетка в чардействах… и думать перестала, закусила губы до крови. Пальцы рук и ног судорожно скрючило, затылок молотило о подголовник, спина изогнулась дугою. Не было места, не было времени, была лишь боль. Наверняка я кричала, но звуков тоже не осталось. Сквозь туманную пелену я видела, как Волков бьет своей тростью что-то на ковре, как Фараония подносит ему чайный стакан, пальцы ее свободной руки паучьи шевелятся, канительный подстаканник летит в сторону, а в прозрачный сосуд падает пук какой-то бурой шерсти. Чародейка проводит ладонью, стекло изгибается, плавится, скручивается навроде мешочной горловины.

Любопытный какой способ. Нет, что стекло против чардейства используют, я знала прекрасно, тут понятно все, свиристелка силушки из волковской трости натянула, ее запечатать требовалось, только вот я раньше не догадывалась, что над самим стеклом колдовать возможно. Коллегам дома расскажу — не поверят.

— Евангелина Романовна, — спросил Волков, держа на ладони нечто, напоминающее очертаниями неудавшийся вареник, — как вы себя чувствуете?

Я поняла, что слух вернулся, и честно ответила: