Ни живые, ни мёртвые
Шрифт:
Когда до конца оказалось совсем чуть-чуть, я развидела какие-то красные висящие нити и услышала шум, а когда вышла из темноты — обомлела от ужаса.
О.
Мои.
Боги.
Сердца. И их — бесчисленное множество, во весь гигантский зал, уходящий и вверх, и вниз. Паря в воздухе, они бились в унисон, перекачивая кровь по алым венам, создавая своеобразный большой организм. Каждое биение отдавалось слабым свечением, стук был негромким, но отдающим вибрацию по всем стенам, а запах застоявшейся крови выворачивал наизнанку. И как жители Равенхилла не заметили, что у них под ногами творилась самая чёрная магия? Как вообще возможно существование всех этих сердец?
Не
И чуть не умерла на месте.
Сначала волна боли в грудной клетке, а затем — волна воздуха откинула меня на несколько ядров. Неудачно приземлившись, я тут же осмотрелась по сторонам — никого. Что это было, Аоинь побери? Что тут вообще происходит? Какого Гуя? Страх схватил за глотку — и не отпускал, как Инграм, пока воздуха почти совсем не осталось. Собственное сердце казалось как никогда чуживм в этот момент и стучало одновременно с сотнями других — и от этого холодело спину.
Это невозможно.
Попросту невозможно.
Чьи это сердца? Клму принадлежали? Что они тут делали? Неужели всё это сотворил Рэбэнус Донован? Неужели он нашёл магию?
Да ещё и столь сильную, чтобы вырывать людям сердца. И подписывать с ними контракты, похожие, как у Тинг.
До чего же хотелось верить, что мои догадки не верны.
Не без труда поднявшись, я отряхнулась и только сейчас заметила, что у самого края обрыва, за которым так же тянулись вереницы вен и висящих органов, стояла на пьедестале с чем-то банка. Несмотря на шок и общее напряжение, я не удержалась от любопытства и очень осторожно подошла к месту. В груди всё болезненно сжалось, точно почувствовало приближение смерти — или нечто похуже неё. В банке в формалине плавало крохотное сердце, явно детское.
В голове не успел созреть ни один вопрос, когда взгляд прочёл надпись на камне.
Ноги подкосились раньше, чем осознание тягостного мира разорвало душу.
Смеяться и плакать — сойти с ума, лишь бы не чувствовать этого.
Вообще ничего.
И никогда.
А лучше вырвать себе глаза, дабы не перечитывать вновь и вновь то, от чего сломалась маленькая девочка.
«Сердце Равенны».
____________
? Божество кровати.
? Бог радости и наслаждения.
? Начало названия города на английском выглядит как «raven» и переводится как «ворон». Отсюда и догадка.
Дневник 4
— Давайте я просто полюблю вас? — шепчет Мэллори, медленно опускаясь на колени.
Тогда я лишь с равнодушием посмотрел, как подол её бархатного платья чернильным пятном растёкся по изумрудному орнаменту пола. С таким же моральным молчанием я оглядывал её, начиная от дрожащих пальцев и заканчивая покорностью в карамельных глазах. Черноволосая незамужняя красавица — пришла на бал, устроенный в честь поминок Ивет, но ни разу не оторвала от меня полного благоговения взгляда.
Мэллори не нужно любить меня — уже верна так, что готова заживо лечь со мной в могилу.
Я слабо улыбаюсь впервые со смерти приёмной матери.
— Полюби, если сможешь. Только полюби так, чтобы на всю жизнь.
Такова была наша первая встреча. И с тех пор Мэллори не отходила от меня ни на шаг — покорная слуга, как и Орёл. Тот ещё месяц назад устранил Люси, но она даже рядом не стояла с Мэллори.
Только
Я не люблю смотреть в её карамельные глаза.
Ведь осознаю, что сломал её. Подчинил себе. Завладел, как самым необычным человечким трофеем. Я хочу её как вырезанную из дерева фигурку, как вазу, как картину великого художника. Я хочу её как вещь, окажись которая в моих руках, моё самолюбие было бы надолго удовлетворено.
Но мне достался человек.
Человек с печальными глазами.
Человек с душой.
Я ненавижу её душу, ибо уже давно лишился своей. Ненавижу, ибо несмотря на страсть, не мог испытывать столько же эмоций, сколько Мэллори.
Настолько ненавижу, что ненависть оказывается сильнее любви.
Лучше бы я лишился сердца.
XIV: Ни солнце, ни любовь
Мир всегда выглядит чуточку светлее, если мы делаем что-то друг для друга, а не для себя.
Чарльз де Линт
Усталость.
С этим чувством я уснула, с этим же чувством и проснулась, совершенно не набравшись сил. Уже плохо помню, что было вчера, лишь какие-то обрывки криков Мэри, хлопанье двери, разбросанные таблетки и одежда, смазанное лицо Канга — я пришла домой поздно вечером, пьяная, замёрзшая и разбитая вдребезги. Тягостность последних дней навалилась огромным комом грязи: он взорвался, завалив меня отходами подавленных эмоций, и превратился в сгусток душевной тяжести.
До чего же мерзопакостно было на душе.
И до чего же сильно не хотелось идти в институт. Но надо было — не стоило пропускать ещё занятия и терять авторитет. Я должна быть лучшей, несмотря на всё, что теперь творилось в моей жизни. Должна быть сильной, бесстрашной, гордой. Такова моя натура — не сдаваться никогда.
Усталость.
Это чувство не давало мне замотивировать себя двигаться дальше: что ни говори, что ни думай, а тело и душа всё же требовали отдыха. Но я пересилила себя и заставила для начала накраситься: уже даже тени залегли под глазами, но радовало, что не столь большие, как у Инграма.
Я судорожно вздохнула, сжав тушь для ресниц.
Не вспоминай.
Пожалуйста, не вспоминай.
Выбор одежды быстро увлёк мысли в позитивное русло. Шикарные наряды блестели в лучах утреннего солнца, оставляли разноцветные блики на пробковой доске и на корешках книг, пестрили узорами, бисером, рисунками — столь яркие и красивые, что я как ребёнок радовалась собственному труду. О Гуань Инь, какая же я всё-таки молодец! Иногда нужно хвалить себя — без этого процесс не пойдёт дальше. «Преодоление трудного начинается с легкого, осуществление великого начинается с малого, ибо в мире трудное образуется из легкого, а великое — из малого» — так говорил Лао-цзы, и я была с ним полностью согласна. Если не начнёшь с себя, никто не обратит на тебя внимание, не потянется за тобой, не приметит, не оценит — не сдавайся сам и тогда это обязательно увидят другие.