Ничего, кроме любви
Шрифт:
Глава 26
Он
Снилась мама.
Ещё не истерзанная болезнью, а молодая, красивая, стройная… Такая, какой была до рокового диагноза, до того, как Серёгу призвали. Она кричала с балкона и звала его ужинать, а он не хотел идти: Алик выпросил у брата футбольный мяч. Самый настоящий, чёрно-белый, кожистый. Какой уж тут ужин…
Но мама всё кричала и кричала, звала его по
— Серёжа! Домой! Домой!
Домой…
Наконец Серёга сдался. В последний раз вдарил по мячу и рванул к подъезду.
Небо заволокли тяжёлые свинцовые тучи. Подул ледяной ветер, а дом, к которому Серый мчался со всех ног, ближе почему-то не становился.
— Мама! — закричал Сергей и вдруг обнаружил, что он не ребёнок вовсе. А здоровый двухметровый лоб в парадной форме десантника с аксельбантами, при медалях и в берете набекрень. — Мама!
Двор притих. Только качели на площадке чуть слышно скрипели. Листья сыпались с деревьев жёлто-коричневым ливнем и позёмкой кружились по асфальту. Пятиэтажка смотрела на Серого пустыми глазницами окон.
— Мама! Я вернулся!
Он сжал кулаки и решительно зашагал к подъезду.
Дойду!
На одной из покрышек, что огораживали клумбу, усыпанную рыжими ноготками и пушистыми астрами, сидел Лёха и курил.
— Не ходи туда, — сказал взводный, по-солдатски стряхивая пепел. — Тебе туда не надо.
— Но меня мама звала, — на полном серьёзе ответил Серёга. он привык маму беречь: у неё, кроме него, никого нету. Поэтому надо слушаться. Чтобы не расстраивать…
— Умерла твоя мама, — бесцветно заявил Лёха, хмуро пялясь в никуда. — от рака. Сразу, как ты дембельнулся.
— Да она меня с балкона звала только что! — вскинул брови Серый.
— Звала, — согласился друг. — Но ты не ходи.
— Почему? — Серёга вдруг заметил, что взводный бледнее самой бледной поганки, а черты его заострились.
— Потому что рано тебе на тот свет.
Серый потёр нос тыльной стороной ладони и устроился на соседней покрышке. Нашёл в кармане приму. Закурил.
— Лёха… — сказал, не глядя на друга.
— Чего? — взводный выпустил дым кольцами.
— Какого это, мёртвым быть?
— По-разному.
— Это как так? — Сергей сморщил лоб.
— Да вот так, — хмыкнул Лёха. — Если приставят хранителем к такому упрямому ослу, как ты, то крайне геморройно.
Серёга понурил голову и долго молчал. Иной раз подобрать нужные слова труднее, чем пройти полосу препятствий.
— Лёх… — выдавил он, тупо пялясь на свои берцы. — Ты прости меня. Не уберёг я тебя тогда…
— Эх, дурак ты мой упрямый! — взводный обнял его за плечо. — Не за что мне прощать тебя, Марсаков. Не виноват ты ни в чём.
— Но…
— Ты лучше вон живи давай, — перебил Лёха и взгляд под русой чёлкой стал строгим,
— Так точно… — хрипло отозвался Серый и почувствовал, как нестерпимо защипало глаза.
— И… Серёг… — холодные пальцы коснулись руки. Зелёные глаза смотрели в самую душу.
— Ч-что? — чёртов комок подкатил к горлу и никак не хотел откатываться назад.
— Не тоскуй. Я к тебе вернусь. Скоро.
Поначалу Серый решил, что помер. Нет, ну а что? Вполне резонно. Только что разговаривал с покойником, а теперь — на тебе! Всё вокруг белое, что твои портянки. Куда ни глянь — белым-бело. Потолок, стены, баба какая-то белая совсем… Хотя нет, не совсем. Это халат на ней белый. А лицо хмурое, недовольное.
— Вам бы совесть поиметь, молодой человек! — произнесла она тоном пилы. — Я вам сразу сказала — десять минут. Десять! А вы что? Уже второй час сидите!
Кто-то что-то тихо ответил. Серый не расслышал толком.
— И что? — возмутилась белая баба. — Ему волноваться нельзя, понимаете? Мы его с того света не для того вытащили, чтобы…
— Серый? — Аликов голос прозвучал близко-близко. Повернуть бы голову, да сил нет. — Серёга! очнулся!
Друг сжал его руку, но тут же огрёб.
— Совсем с ума сошли? — женщина в белом халате почти рычала. — Нельзя его тормошить! Вы что творите? Вот сейчас я Германа Геннадьевича позову, уж он с вами разберётся! Нахал!
Она громко хлопнула дверью, но Алик не обратил на щедро сдобренную угрозами истерику никакого внимания.
— Серый, ты… ты слышишь меня?
Серёга кивнул. Пить хотелось безумно, а от света резало глаза. Пахло госпиталем. Поначалу он испугался, что и вправду там, только-только очухался после взрыва, и сейчас придут к нему хмурые военные в погонах с большими звёздами и скажут про Лёху…
— Ты… ты… — горячая Аликова ладонь крепко сжала пальцы. — Ты как вообще?
— П…п-погано, — еле-еле просипел Сергей. Руки и ноги казались тяжеленными и словно бы чужими, язык напоминал залежалую наждачку, а голова гудела, будто туда поместили улей диких пчёл. Ноющая боль разливалась по телу волнами, разгонялась до размеров цунами и обрушивалась девятым валом, превращая малейшее движение в пытку. — Ч-что… что…
Алик склонился ближе.
— Ч-что с Г-гроских? — Не про него собирался спрашивать Серый, но имя Крис не шло с языка: слишком уж боялся он услышать ответ. В многострадальной голове всё перемешалось и перевернулось вверх тормашками.
— А ты что… — друг удивлённо вскинул кустистые брежневские брови. — Совсем ничего не помнишь?
— Нет, — честно соврал Сергей. он чётко помнил Лёху и то, как внимательно глядела на них из стиральной машины мать Боры Алмазова… Но разве можно о таком говорить? Его же в психушку упекут на раз-два.