Ничейная земля

Грушковская Елена

— Нет, ты обожди. — Мишка забрался ко мне на кровать, улёгся рядом. — Что же это получается? Ты, что ли, себя в жертву приносишь? На кой чёрт людям такие жертвы?.. Да и как ты сможешь работать, если будешь таким развалиной? Ты же так скоро не сможешь и ногу поднять. Выкроишь время, подлечишься… И работай, сколько влезет. Правильно я говорю? Правильно. Это, конечно, здорово, что ты так ответственно и самоотверженно относишься к работе, тебе за это при жизни памятник надо поставить…

Он ещё долго убеждал меня в необходимости лечиться, пока не уснул у меня в постели. Я не стал будить его, а сам потихоньку перебрался на его раскладушку: Мишка спал беспокойно. На раскладушке

было не слишком-то удобно, но с Мишкой было бы ещё хуже. Он вертелся, стонал, вздыхал, чмокал губами, что-то бормотал. Вдруг он проснулся и сел на кровати, глядя перед собой стеклянными, невидящими глазами. Он бормотал обрывки фраз, из которых я понял, что ему казалось, будто он всё ещё воюет где-то в горах. Он вскочил на ноги и озирался — видимо, он искал своё оружие. Глаза у него были при этом совершенно дикие, и я, опасаясь, как бы он не выбежал на улицу, счёл необходимым попытаться его успокоить.

— Миш, Миш… Всё нормально, всё хорошо, — сказал я ему, беря его за плечи. — Ты дома.

Он, уставившись на меня, пробормотал ошарашенно:

— Серый… Ты откуда здесь?..

— Мишка, мы дома, — убеждал я его. — Дома. Посмотри, вот комната. Вот окно. Кровать. Стол. Ты понимаешь, где ты?

Признаться, мне было очень не по себе. Я впервые видел бредящего человека, и это было жутко. Его немигающий взгляд, пустой, потусторонний, видел каких-то людей, очень опасных, от которых он хотел меня защитить: он толкнул меня в угол и заслонил собой от кого-то невидимого. Я пытался выйти из угла, но Мишка не выпускал меня. Я старался ему втолковать, что никого, кроме нас, здесь нет, но он грубо приказывал мне молчать, при этом продолжая загораживать меня собой от невидимого врага.

— Мишаня, ты моих родителей разбудишь, — уговаривал я, гладя его круглую щетинистую голову. — Ну, всё… Перестань. Мы дома, никого тут нет.

Мне всё же удалось выбраться из угла, в который Мишка меня загнал, защищая от несуществующего врага, и обнять его. Не знаю, очнулся ли он, но разговаривать со своими видениями он перестал, облапил меня и стоял, горячо дыша мне в шею.

— Миш, ну всё… Ложись.

Он выглядел потерянным и вялым. Послушно улёгшись, он затих, и я уже подумал, что он уснул, но стоило мне отойти к моей раскладушке, как с кровати протянулась Мишкина рука.

— Серый… Не уходи.

Я не придумал ничего лучше, чем придвинуть раскладушку к кровати и улечься. Моё присутствие успокоило Мишку, и он заснул — теперь уже безмятежно и крепко, а я ещё долго не мог отойти от шока. Мишка преспокойно сопел на моей кровати, а у меня на раскладушке сна не было ни в одном глазу. Взбудораженный, я кое-как заснул уже под утро.

Я бы проспал, если бы не мама. Она разбудила нас с Мишкой и погнала завтракать. Не выспавшийся и разбитый, я еле жевал, да и у Мишки после вчерашнего тоже были нелады с аппетитом. Мы съели всего по одной ватрушке, чем вызывали недовольство мамы. Ух и пропесочила же она Мишку! Он, бедный, уже был готов сквозь землю провалиться, и отец, видя это, с усмешкой урезонил маму:

— Мать, ну хватит уж.

Тайком от неё он налил Мишке опохмелиться. Мы вышли на бодрящий утренний сентябрьский воздух: я — в школу, а Мишка — домой. С минуту мы шли молча, Мишка курил, сплёвывал, щурясь от нежарких солнечных лучей, а потом спросил вдруг:

— Ну, чего ты? Дуешься на меня?

— Да нет. С чего ты взял?

Он усмехнулся.

— А чего молчишь?

— А что говорить?

Он не ответил. И тогда я рассказал ему, что было ночью. Он выслушал задумчиво, немного смущённо, а когда я закончил, сказал:

— Значит, опять я воевал… Извини, Серый. Ты испугался?

— Да, и ещё как, — признался я. — Видел бы ты себя со стороны!

Мишка стряхнул пепел, пощёлкав по сигарете.

— Это ничего, Серый, ты не пугайся… У меня это иногда бывает. Но проходит. — Он виновато улыбнулся. — Ты уж прости… Я тебе выспаться не дал, да?

Ну, как я мог сердиться на Мишку? Мы вместе дошли до школы. Он поёживался и зевал, а у школьной ограды крепко сжал мне руку.

— Ну… Удачного тебе дня.

VI

Десятый "Б" был уже в курсе вчерашнего инцидента.

— Сергей Владимирович, а нам вы тоже зададите сочинение про войну?

Я задумался. С одной стороны, десятый "Б" ничем не провинился, а с другой — я понимал, что если я не дам им этого задания, то у десятого "А" возникнет закономерный вопрос: "А почему вы нам задали, а им — нет?" И я сказал:

— Разумеется.

Началось недовольное нытьё, но я всё-таки поставил на своём.

— А кто это был? — спросили ребята. — Ну, этот человек, который приходил к "А" классу.

Видимо, их приятели из параллельного класса рассказали им всё в деталях.

— Это мой друг, — сказал я. — Он служил в горячих точках.

— А к нам он придёт?

— К "А" классу я его специально не приглашал, — объяснил я. — Собственно, он пришёл ко мне. Он недавно вернулся домой.

Весь день я крутился, как белка в колесе и, как мне показалось, ни разу не присел. У меня появилась новая головная боль: в плане общешкольных мероприятий на ближайшие две недели значилось два события: "Осенний бал" и лекция какого-то приезжего доктора В.М. Павловского о СПИДе. Я вышел из учительской озадаченный, размышляя о том, каким образом мой класс будет участвовать в "Осеннем бале", а что касается лекции, то я решил, что она предназначена в большей степени для старшеклассников. "Осенний бал" должен был состояться через десять дней. Это мероприятие состояло из двух отделений — общешкольного концерта и второй части, которая должна была проводиться на каждой параллели отдельно, а следовательно, мне предстояло готовить её совместно с классным руководителем пятого "А". Программа общего концерта ещё готовилась; я узнал у организаторов, что в течение недели можно было предложить какой-нибудь номер от своего класса. После уроков я собрал своих ребят, рассказал им об "Осеннем бале" и спросил:

— Есть какие-нибудь идеи?

Выяснилось, что талантами мой класс особо не блистал: никто не умел ни петь, ни танцевать. Я уже собрался развести руками, как кто-то сказал:

— А Женька Колосников? Он в прошлом году на Новый год своего кота дрессированного показывал!

Женя Колосников, большеголовый мальчик с серьёзным взглядом, сказал:

— Если будет много народу, Васька может испугаться.

— Ну, не испугался же он, когда ты его всему классу показывал!

— То классу, а то всей школе. Если ещё музыку включат, то он вообще убежит.

— Так концерт-то ещё не завтра. Ваську можно потренировать. Включай музыку, пусть он привыкает.

Я спросил:

— И скольким фокусам ты его научил?

За Женю ответили ребята:

— Он столько всего умеет! Тележку катает, по жёрдочке бегает, на мячике лапами перебирает и так катится. А ещё он на роликовой доске ездит. Лапами отталкивается и едет!

— А долго ты его всему этому учил? — поинтересовался я.

— Года два, наверно, — ответил Женя. — А недавно я его новой штуке научил. Мне все говорили, что "апорт" можно научить приносить только собаку, а я Ваську научил. Он все команды знает: "рядом", "сидеть", "лежать", "голос", и лапу подаёт.