Нидерландская революция
Шрифт:
15 апреля дон Фадрик, сын герцога Альбы, «говорил еще о событиях в Зеландии и Голландии, смеясь, и так, как будто это не имело никакого значения» [310] . Но в мае — после побед гёзов, после потери Флиссингеиа и манифеста принца Оранского — выяснилась вся серьезность положения. Герцог с яростью убеждался в том, что факты опровергали всю его прежнюю самоуверенность. Повсюду вокруг себя он видел, с каким удовлетворением население встречало плохие известия. Он вынужден был пойти на тяжкое унижение — прекратить взимание 10% налога, и эта жертва была для него тем тяжелее, что его казна доведена была до полного истощения. Он не решался ни двинуть куда-нибудь испанскую пехоту, которой он должен был еще часть жалованья, ни собрать ее «из страха перед каким-нибудь неповиновением» [311] . Он писал королю, что ему плохо помогали «из-за ненависти к нему», и умолял его ускорить прибытие герцога Медина Нели, которого Филипп II по
310
Piot, Correspondance de Granvelle, t. IV, p. 180.
311
Gachard, Correspondance de Philippe II, t. II, p. 246.
Однако все еще может устроиться, думал он, «если только соседние государи не вмешаются». Но они вмешались. План, намеченный принцем Оранским и его французскими союзниками, наконец приведен был в исполнение. Через два часа Альба узнал, что 23 мая отряд гугенотов под командованием Ла Ну захватил Валансьен и что 24-го Людовик Нассауский со своими войсками ворвался в Моне. Перед лицом этой новой опасности, угрожавшей Нидерландам французским нашествием, пришлось оставить север и немедленно обратиться на юг с тем, чтобы опять заняться гёзами, когда французы будут отбиты. За исключением тех гарнизонов, которые абсолютно необходимо было оставить в городах, герцог двинул теперь всю армию по направлению к Генегау. Опасность снова вернула ему энергию. Он устремился туда, где угрожала наибольшая опасность, предоставив восстанию распространяться в тылу его, в Голландии и Зеландии. 10 июня Энкгейзен перешел на сторону принца Оранского, за ним последовали Дордрехт и Горкум (25 и 26 июня), Толен, Алькмар, Гарлем и весь Ватерланд, который за исключением Амстердама и Схонговена, был потерял для испанцев. 21 июля восстали Роттердам и Гуз, а 7-го — Зирикзее. Приморские города «похожи на четки: если упадет один шарик, то за ним чередой падают все остальные» [312] . В Зеландии только один Миддельбург, героически защищавшийся сначала Бовуаром и Бакеном, а затем Мондрагоном, остался верным королю. На востоке берега Фрисландии подвергались нападениям гёзов, a граф ван дон Берг, шурин принца Оранского, вторгся в Гельдерн.
312
Piot, Correspondance de Granvclle, t. IV, p. 281.
Между тем Альба, навербовав в Германии 14 тыс. рейтаров, 3 верхнегерманских и 3 нижнегерманских полка, не ожидая их прибытия, смело двинулся на французов. Гугеноты были изгнаны из Валансьена. 1 июля подкрепления, которые вел им Жанлис, были разбиты около Сен-Гислена дсн Фадркком, в то время как сам герцог осадил в Монсе войска Людовика Нассауского.
Но теперь двинулся и принц Оранский. Предоставив гёзам развивать свои успехи, он направился на помощь своему брату. Хотя армия его была немногочисленна, но он рассчитывал на вмешательство Колиньи и надеялся кроме того, что города, через которые он должен будет проходить, перейдут на его сторону. И пожалуй они бы сделали это несколько недель назад. Но кальвинистский фанатизм гёзов возмутил католиков и сделал принца подозрительным в глазах подавляющего большинства населения. Правда, дело не доходило до того, чтобы ему оказывали сопротивление. Скорее в отношении его соблюдался нейтралитет. Некоторые города, как например Рурмонд, Герентальс, Диет, Мехельн, Термонд, по его требованию или под влиянием агитации его сторонников не решались отказаться пропустить его. Только Лувен и Брюссель закрыли перед ним ворота, и население нигде не поднимало восстаний. Впрочем, повсюду, где проходил принц Оранский, его солдаты, несмотря на его категорические приказы, подвергали поруганию церкви и издевались над священниками. Не решаясь по своему обыкновению ни на какой риск, он продвигался вперед слишком медленно, ожидая все время подкреплений, которые должны были прибыть к нему из Франции.
Вместо этого он неожиданно получил известие (24 августа) о Варфоломеевской ночи. В мгновение ока положение изменилось. Избиение гугенотов и смерть Колиньи разбили все надежды принца и спасли герцога Альбу. После тщетной попытки прорвать блокаду Монса (11—12 сентября) Вильгельм Оранский отступил, покинув город, который капитулировал 21 сентября. Но он не избрал на этот раз опять, как в 1567 г., дорогу на Дилленбург. Он удалился на территорию, занятую гёзами, окончательно решив «отныне сделать своим местопребыванием Голландию и Зеландию и найти здесь свое последнее успокоение».
Глава пятая.
Борьба с мятежниками до Гентского примирения
Как только принц Оранский перенес свое местопребывание на север, восстание голландских и зеландских городов перешло в революцию. Испанцы с полным основанием считали Вильгельма Нассауского воплощением и даже душой, восстания против Филиппа II. Со времени его прибытия в Энкгейзен в 1572 г. и до его убийства в 1584 г. он весь отдался своему делу и тоже мог с полным
Поставил ли он себе с самого начала определенную цель? На это невозможно дать ответа, и сам он несомненно не мог бы ответить на этот вопрос. В самом начале его оппозиция Филиппу II — это оппозиция крупного вельможи, принца, который отказывается быть только подданным. Она напоминает— только в большем масштабе — борьбу Филиппа Клевского с Максимилианом [313] . Но во второй половине XVI в. политика знати не могла уже больше бороться с абсолютизмом. Ей нужны были союзники, и потому она стала искать себе опоры в народе. В борьбе с Испанией она выступала в защиту прав Бургундии, в борьбе же с королевской властью она апеллировала к привилегиям и к генеральным штатам. Эта политика, усвоенная Вильгельмом Оранским уже при Маргарите Пармской, приняла более определенный и ясный характер при герцоге Альбе. Чем больше его противник попирал ногами конституцию страны, тем решительнее принц выступал в защиту ее и тем определеннее национальные соображения стали у него брать перевес над соображениями частного характера.
313
«Histoire de Belgique», t. III, p. 50.
Таков был принц Оранский в то время, когда он бежал в Голландию, и таким он останется надолго. Он видел в Голландии и Зеландии лишь оплот, откуда он сможет продолжать борьбу, в которую он ввязался слишком открыто, для того чтобы теперь можно было отступить. Но он не отождествлял своего дела с их делом. Он видел за их пределами более широкий горизонт. Поддерживая и руководя их сопротивлением, он оставался вождем Нидерландов в целом в их борьбе против Испании. Его политика — это политика единства (g'en'eralit'e); она объединяла в его планах в одно целое все 17 провинций и в этом смысле примыкала непосредственно к бургундской традиции. Как сын Карла V и наследник Филиппа Доброго, Филипп II оставался в глазах принца Оранского законным государем. Различие, проводившееся им между королем, которого он признавал, и его правительством, с которым он боролся, не было изворотливым софизмом нерешительного революционера. Разумеется, в 1572 г. он удовольствовался бы таким положением, при котором Нидерланды были бы связаны с австрийским домом лишь простой личной унией и пользовались бы во внутренних делах полной автономией.
Но с течением времени и под влиянием хода событий он дошел до того, что стал добиваться свержения власти Филиппа II в Нидерландах. Вначале он несомненно искренне считал, что стоит на законной почве. Разве тирания герцога Альбы не оправдывала полностью включенное в «Joyeuse-Entr'ee» право на восстание? Вооруженное сопротивление деспотизму правителя не было несовместимо с признанием верховной власти короля, и это была чистейшая правда, когда «Willelmnslied» вкладывал в уста принца Оранского следующие слова:
«Den K^oning van Ispanien
Heb ik aetljd geert» [314]
Но принц Оранский не мог ограничиться чисто политической ролью. Северные гёзы, создавшие ему положение, которое он отныне должен был занимать, были большей частью ревностными кальвинистами. Без их помощи он ничего не в состоянии был сделать. Его дело полностью зависело от них, как же в таком случае мог он сопротивляться их требованиям? Разумеется, ему стоили огромных усилий уступки, на которые он вынужден был пойти для них, и тот строго религиозный характер, который он должен был ради них придавать своему поведению.
314
«Испанского короля я всегда почитал».
Действительно, в разгар религиозных страстей он оставался верен эразмовскому принципу веротерпимости. Этот лютеранин был скорее по существу своему запоздалым гуманистом. Он осуждал сектантскую нетерпимость гёзов, протестантских священников, кальвинистских изгнанников, находившихся в его окружении. В нем не было ничего от страстной веры его брата Людовика. По-видимому политические соображения, а не внутренние побуждения заставили его открыто признать себя в октябре 1573 г. кальвинистом. Тем не менее и после этого свобода вероисповедания оставалась его идеалом. Он был верен этому принципу не только по личному убеждению, но считал его единственной гарантией успеха своей объединительной политики. Это был в его глазах единственный шанс вовлечь в общее движение реформатов и католиков всех 17 провинций. Он до самого конца не переставал питать эту надежду, осуществлению которой должна была помешать религиозная нетерпимость. Он не понял, что в его время религиозный вопрос стоял выше национального, и потому его усилия неизбежно обречены были на неудачу.