Ника, Эрн и осколки кружев
Шрифт:
Глава 20
Ника ожидала, что её приведут в кабинет верховного безмолвного судьи, но вместо этого её заставили спуститься на один этаж, а затем и ещё ниже. Подземная часть темницы Храма правосудия выглядела почти так же, как та, в которой девушка провела последние сутки: серые мраморные стены, тишина, от которой гудит в ушах, и безмолвные исполнители — по одному на коридор. Очередной безмолвный проводил взглядом странную процессию и вернулся к службе — тяжкая, наверное, работа — стоять часами в пустом коридоре и охранять намертво запертые камеры.
Только
Арнан беспокоил Монику больше всего. Вдруг он откажется бежать вместе с Динстоном? Решит, что обязан спасти невесту и примется сражаться с каждым встречным безмолвным исполнителем. И ладно бы только с ними — те хотя бы воины ближнего боя, пусть и тренированные — их он сумеет одолеть, а вот стражники носят пороховое оружие, и с ними Арнану лучше бы не встречаться в одном коридоре. Эти картины так отчётливо проступили в голове Моники, что она почти наяву увидела, как падает Арнан, сражённый безжалостной пулей.
— Заходи внутрь, — голос Витторио Гвери заставил девушку вздрогнуть от неожиданности — она уже почти оплакивала любимого, а оказалось, что всё это лишь воображение.
— А уютненько тут. Это ваш рабочий кабинет? — нервно спросила Ника, оглядевшись. Камера была такой же по размеру, что и на верхнем уровне, но здесь явственно ощущался дух смерти — ни единого жилого запаха, изморозь по углам и ледяной пол, холод от которого проникал сквозь толстую подошву ботинок. — Вы бы хоть картину на стену повесили или ковёр на пол постелили — так и пальцы отморозить недолго.
— Ты, смотрю, уже попривыкла здесь, разошлась, — недовольно прошипел Витторио. — Где же стеснение и страх, подобающие юной благовоспитанной аристократке?
— В прошлой камере остались, там хотя бы не так холодно, да и компания получше была, — пожала плечами Моника, понимая, что дерзость вызвана нежеланием показывать свою слабость. Кажется, теперь девушка начала понимать, отчего мужчины так часто шутят в самые неподходящие моменты.
Витторио махнул рукой одному из безмолвных исполнителей, и тот скользнул в камеру тихой тенью. Ника отшатнулась, но крепкая рука удержала её на месте. Безмолвный сначала обшарил карманы девушки, затем стянул с неё плащ и сложил в него оружие, которое Моника так старательно рассовывала по карманам в лавке Иге. В какой-то момент капюшон слетел с безмолвного исполнителя, а Ника удивлённо выдохнула — да это ведь женщина, молодая и даже довольно симпатичная. Процедура досмотра стала чуть менее унизительной, но только до того момента, когда безмолвный исполнитель не стянула с шеи Моники цепочку с зеркалом и обручальный браслет с запястья.
Сырая магия из артефактов впиталась в кожу Ники, но теперь она казалась спящей, будто в подземных уровнях темницы Храма правосудия она стала слабее или вовсе растаяла. Девушка подняла руки вверх, открыв доступ исполнителю, сжала кулаки, когда та сняла с неё и дублет. Тычковый нож, спрятанный в потайном кармане рукава сюртука, присоединился к кинжалам и кастету вместе с самим сюртуком. Опыт исполнителя по обыску заключённых впечатлял — Монике оставили только штаны, рубашку и обувь, тщательно проверенную со всех сторон.
— Ты сгниёшь в этой камере, будешь сидеть и ждать, когда я позволю тебе выйти наружу и выполнить мой приказ, — Витторио Гвери цедил слова так, словно каждый звук давался ему с трудом — он едва сдерживался, чтобы не придушить Нику прямо сейчас.
— В морозильной камере сгнить будет очень сложно, — со смешком заметила Моника, отмечая, что эта показательная храбрость даётся ей с каждым разом всё легче, будто каждый шаг на пути к отчаянию делает её сильнее. Оставшись без оружия, без артефактов и без надежды на положительный исход, девушка изо всех сил цеплялась за эту наигранную смелость, ведь больше у неё ничего не осталось. — Вы меня оттаивать будете по мере необходимости или так замороженной на свежий воздух выносить станете?
— Приличия для юной особы — главный признак воспитания, — Моника не понимала, почему её враг продолжает играть в этикет. Или ему настолько важны внешние атрибуты благовоспитанности, чтобы он мог и дальше причислять себя к высшему свету?
— Эти мундовы приличия не помогли бы мне выжить, так что тут я бы поспорила, отец, — вмешалась в этот странный разговор Татия, шагнув в камеру, после того как безмолвный исполнитель вышла с вещами Моники.
— О, Татиана, как же я жалею, что упустил возможность забрать тебя с собой, — обернулся к ней Витторио, покачав головой и цокнув языком.
— На рудники? — почти натурально испугалась Татия, обошла отца и встала спиной к Монике. — Спасибо, мне не настолько плохо в пансионате жилось.
— Закрой рот и выйди вон, — рявкнул мужчина и потянул дочь к выходу. — Мне надо переговорить с этой паршивкой с глазу на глаз.
— Ага, здесь-то стены всяко покрепче, уже не так страшно, — промурлыкала Татия, вытянула правую руку из кармана и незаметно протянула сжатую ладонь назад. Ника ухватилась за неё и почувствовала, как ей в руку перекочевал маленький шарик, наощупь похожий на одноразовый портал.
— Выйди, я сказал! — Витторио вытолкал дочь из камеры, захлопнул дверь и повернулся к Монике. В его глазах всё так же плескалась ненависть, но на этот раз Ника заметила и кое-что ещё — голодный блеск, почти такой же, как у представителя департамента контроля над магами, когда он смотрел на Татию и Эрнарда.
— Я вас внимательно слушаю, инор, — чопорно сказала Ника, выпрямив спину и сжав артефакт двумя руками, чтобы скрыть его от мужчины.
— Вот теперь я вижу перед собой аристократку, воспитанную в соответствии с положением в обществе, — на лице Витторио Гвери появилась формальная улыбка, с которой придворные обмениваются поклонами и обсуждают погоду. — Знаешь ли ты, Моника Гордиан, почему ты здесь?