Ника, Эрн и осколки кружев
Шрифт:
Молчаливый обмен взглядами мог продолжаться долго, но Татия, не выдержав общей напряжённости, снова усмехнулась и переступила порог, не заходя вглубь камеры.
— Вам тут не тесно после королевских дворцов и богатых домов в три этажа? — она повела носом и сморщилась. — Воняет, как у мунда в…
— Татиана! — одно только слово из уст Витторио произвело странный эффект — оцепенение спало, даже будто бы появилась какая-то лёгкость. Моника посмотрела на Арнана, уловила короткий взмах ресницами, заменяющий кивок, и успокоилась.
— Я хотела сказать «в пасти». Воняет, как у мунда в пасти, а не то, что ты подумал, — Татия скривила губы и обернулась к отцу. — Всё, как ты и просил — Динстон Гордиан, Моника Гордиан и их карманные
— Молодец, дочка, — проскрежетал Витторио Гвери, оглядел Монику с ног до головы, перевёл взгляд на Динстона, а затем вздрогнул, встретившись с яростным взглядом Инес. — Дочь Эссуа? А ты что здесь делаешь?
— Разбавляю компанию кадарийских аристократов, — проворчала наёмница, скрестила на груди руки и недовольно нахмурилась.
— Ты мне не нужна, — веско уронил бывший военный советник Кадарии, кивнул Кевану и сделал несколько шагов назад. — Лучше ты, я не знаю всех возможностей твоей гадкой сестрёнки.
— Могу я сначала переговорить с ней? — тихо спросил Кеван, отворачиваясь и не глядя на Монику.
— Вот уж нет, выводи её, — приказал Витторио.
— Моника никуда не пойдёт, — мрачно сказал Арнан, выходя вперёд и загораживая собой невесту. — Либо я иду с ней, либо она остаётся здесь.
Ещё один смешок Татии растворился в звуке взводимого курка револьвера. Ника только теперь заметила, что за спинами посетителей стоят стражники с пороховым оружием. В Кадарии револьверы и ружья были скорее игрушками для нулевиков и единственным инструментом полиции на окраинах страны, а здесь в Рилантии револьверы вдруг стали самой серьёзной угрозой. Моника расширенными глазами смотрела, как стражник наводит револьвер на Арнана, гадко ухмыляется и обхватывает рукоять второй рукой. Нет! Она не позволит любимому снова подвергнуть свою жизнь опасности из-за неё.
— Я пойду сама! — закричала она, вырываясь вперёд и закрывая руками Арнана. — Слышите! Уберите оружие!
— Я сказал, что не отпущу тебя, — жених ухватил Нику за руки, ловко оттеснил от двери и снова задвинул за свою спину. — Если они хотят забрать тебя, то им придётся убить меня.
— А я не хочу, чтобы ты снова умирал! — Моника кричала так громко, что её слова сливались в невнятный визг. — Я дважды видела, как жизнь покидает твоё тело, я не вынесу этого снова!
— Зато твой брат получит желаемое, а я наконец исполню клятву и стану свободен, — очень тихо сказал Арнан, полуобернувшись к девушке.
— Что? — она замерла, притихла и посмотрела на жениха безумным взглядом. — Тебе нужно умереть, чтобы освободиться от клятвы?!
— Нет же, девочка моя, вспомни, что я говорил, — шептал Арнан, продолжая удерживать Нику и не отпуская её от себя. — Ты должна стать собой, — он почти полностью повернулся к ней, краем взгляда следя за наставленным на него оружием. — Ощути свою силу и стань той, кем должна быть. Стань сильной, родная.
Моника не понимала, чего от неё хочет Арнан. Она не знала, как пробудить в себе то, чего никогда не чувствовала: все её подвиги на стезе магии были лишь случайностью, крайней необходимостью. Даже будучи похищенной, запертой в родовом поместье семьи Татии и Алиены, Ника не сумела использовать магию — она видела потоки и могла предугадать те или иные заклятья, но воспользовалась тем единственным оружием, с которым умела управляться. Шпага Таккедо Стенели стала её щитом и её оружием, та самая шпага вдохнула в неё уверенность, но магию она не чувствовала ни тогда, ни в детстве.
Единственный раз, когда Моника осознанно потянулась к магическим потокам, случился в бальном зале королевского дворца на несостоявшейся свадьбе Динстона. Но тогда Арнан помог ей, научил цедить силу, показал, как дышать и как двигаться. Теперь Арнан бессилен — толстые стены темницы Храма правосудия не позволяют ему использовать свой дар, артефакты уснули, запечатанные этим серым мрамором. Ника нащупала на груди зеркало, подаренное когда-то Татией, сжала его до боли, ощутила, как наполняется жаром безжизненное стекло. Это ведь тоже артефакт. Артефакт, в основе которого лежит сырая магия. Та самая магия, которая подвластна Монике.
Девушка посмотрела на бывшую соседку и подругу, увидела на её лице выражение хищного ожидания, поймала ищущий взгляд и лёгкий кивок — она всё делает правильно. Обручальный браслет, который Моника оставила дома, а потом обнаружила в кармане плаща, нагрелся, обжигая запястье, а следом пришёл отклик от клейма на руке — Кайдо шлёт привет. Ника сомкнула веки, сконцентрировалась на том, что не видимо глазу, сделала глубокий вдох и вдруг увидела… цельный мрамор тюрьмы оказался не таким уж цельным. Там и тут ощущались маленькие, не толще волоса, стыки между плитами. Вот оно — вот то самое, что может разрушить эти стены.
— Я же сказала, что пойду добровольно, уберите оружие, — сказала Моника спокойным голосом, повернулась к жениху и улыбнулась. — Арнан, я ни разу не сказала тебе, всё ждала, что ты первым признаешься… наверное, я тоже люблю тебя. Мне сложно судить о том, чего я никогда раньше не испытывала, но что это, если не любовь? — она шумно выдохнула, сжала пальцы на браслете, только сейчас ощутив в нём что-то новое — Арнан вплёл в него заклятье или напитал сырой магией, научившись этому у Татии. — Я не могу представить мир, в котором не будет тебя. Прошу тебя, живи. Не надо ради меня бросаться под пули и гореть дотла, не надо соглашаться на кинжал в бок и прочее. Пожалуйста, просто живи, а остальное мы преодолеем. Вместе. Обещай мне это!
— Конечно, родная, мы всё преодолеем, — он обхватил запястья девушки, легонько надавил на браслет, активируя только ему известное заклятье. — Я чувствую твою силу, верю, что ты справишься. Главное — и ты верь в себя, ведь ты уникальная, неповторимая, невозможно прекрасная и сильная, моя девочка, — он притянул руки Моники к губам, легонько коснулся кожи рядом с браслетом и выдохнул слово-активатор. — Я люблю тебя и готов доказывать тебе свою любовь до конца своих дней.
Ника покрутила головой, поймала несколько взглядов, в каждом из которых было что-то новое. Динстон уже не злился, не показывал недовольство — он ликовал, на его лице так отчётливо проступало торжество, что не заметить было сложно. Эрнард будто встрепенулся, очнулся от полусна, в котором находился последние пару дней: вялость исчезла, а на её место вернулись привычные эмоции — неуместное веселье и наигранная театральная торжественность. Татия будто только этого и ждала — вытянувшись в струну, она встала в стойку, как гончая, ожидающая команды от хозяина. И это удивило Монику больше всего — она-то считала бывшую подругу предательницей, а оказалось, что она всё это время играла на их стороне.
И только Инес чувствовала себя не так раскованно: она сжалась, закусила нижнюю губу и прижала подбородок к груди, исподлобья глядя на Кевана. Ника обернулась к брату и успела заметить, как жадно он впился взглядом в лицо наёмницы. Оставив эту загадку на потом, девушка прошла мимо Татии, поравнялась с Кеваном, а после и с Витторио Гвери, не вздрогнула, когда дверь камеры захлопнулась за её спиной, и зашагала вперёд по длинному коридору, ощущая между лопаток дуло револьвера.
Пусть они считают, что она сдалась и идёт добровольно на смерть, словно мученица или «овца безвольная», как сказал Кайдо. Пусть ликуют и торжествуют, но она, Моника, знала, что теперь сумеет не только постоять за себя, но и отомстить за всё: за похищения, за свои слёзы, за тех, кто сам не может отомстить. Она знала, что никакие стены не сумеют удержать сырую магию, которая вьётся вокруг обручального браслета и зеркала, закручиваясь тонкими жгутами силы. Нужно лишь дождаться правильного момента, а когда он наступит… темница Храма правосудия, наводящая ужас на половину Рилантии, падёт, словно карточный домик, расплавится горячей лужицей, как фигурки из янтаря для игры в дорелль.