Никак иначе
Шрифт:
— Устала, — призналась она.
— Очень устала? — потёрся об неё своим стояком.
— Можно подумать, тебя это остановит, — усмехнулась Света, поднимая лицо, и в этом неровном освещении, я завис, разглядывая её лицо.
Гладил её скулы и щёки, наслаждаясь бархатной кожей. Мои пальцы, такие тёмные, и крупные по сравнению с её тонкими чертами. Какая же она красивая, нежная, и за всей этой изящностью черт, скрывается такая страсть. Порочная, только для меня. Горячая, только для меня. Извращённая мной. Никогда не отпущу.
— Кирилл, что с тобой? — прерывает
— Мы завтра распишемся, — я как всегда конкретен.
— Что? — она сперва улыбается, но видя, что я всерьёз, улыбка её тает, и это пиздец как бьёт по моему самолюбию.
— Не хочешь? — рычу я, и инстинктивно сжимаю её горло обеими руками.
— С чего такие перемены? — совершенно не пугается она, изменения в моём поведении. Отважная моя. Ещё бы научится понимать, что там в этой головке. Вот какого хрена она не радуется, а наоборот вся напряглась, руки выставила.
— Давно пора, не находишь? — я от греха подальше, убираю от неё руки.
— И это что, сейчас официальное предложение? — морщится она, растирая следы от моих пальцев на шее.
Так вот оно что? Я упустил тот момент, что девочки любят ушами, а я как всегда пру напролом.
— Это репетиция, потом сделаем, как ты захочешь, — развожу руками.
— Репетиция, при которой я стану твоей женой, — снова насмешливо, и даже презрительно.
— Чего ты хочешь, зеленоглазая? — дёргаю её к себе за руку.
Выводит, сука.
— Скажи прямо!
— Чего хочу, Кирилл? — повторяет мою фразу, как с нерадивым пацаном, ей богу. И руки свои пытается выкрутить.
— Ну, уж точно не такого предложения, которое звучит как приказ, и не в бане, и вообще, с чего ты взял, что я хочу за тебя замуж! — распалялась она, а я всё больше ахуевал.
— Не хочешь? — рявкнул на всю баню, так что Света подпрыгнула на месте. — Да что на тебя нашло, опять?
— На меня нашло? — огрызнулась она. — Ты, прежде чем свои хотелки озвучивать, Кирилл, загугли что ли, как предложение делать. Или я не достойна красивого жеста?
И в этом её «не достойна», мне слышишься, опять её старые комплексы, что она шлюха, и игрушка для меня.
— Ты же знаешь, что я люблю тебя, — чеканю слова, — знаешь, что без тебя мне нет жизни, зеленоглазая, к чему эти капризы?
Встряхиваю её за плечи, но тут же стопорю, вижу, как блестят её глаза. Бля, переборщил.
— Дело не в этом Кирилл, — всхлипывает она, — просто иногда ты прёшь, снося все препятствия. И я знаю, что у тебя такой характер. И я не сомневаюсь в твоей любви. Просто…иногда… — она не договаривает, переводит дыхание, сглатывает слёзы. И не продолжает, потому что уверенна, что я не пойму. Или что это всё бесполезно.
— Я понял тебя, Света, — голос мой звучит глухо.
Чего уж скрывать, я уязвлён.
— Иди спать, я скоро приду.
— Кирилл…
— Иди, мне надо подумать.
И она, молча, подчиняется, я остаюсь один.
3.
Сижу тут же у бани, на широких ступенях лестницы. Курю, выдыхаю сизый дым в темноту. Надо мной горят звёзды, и восходящая луна, косится рогатым месяцем. Говорят,
Помню, с Жанной вообще не парился, просто решили как то обоюдно, что поженимся, и поженились. Не свадьба, а так вечеринка, и прожили так же, как вечеринку, которая внезапно закончилась, и наступило похмелье. И ни хрена не весело, и жить вместе невозможно.
А с зеленоглазой…
С ней всё как-то неровно. Схватила за яйца, с самого начала и держит до сих пор, только вначале я ещё дёргался, думал рулю, а сейчас понимаю, что рулит она, иначе бы не грузился я.
На моё плечо легла сухая, лёгкая ладонь.
Мама.
Я поднял лицо, разглядывая родные черты. Узкое личико, в тонкой паутинке морщин, светло-голубые глаза смотрят с любовью, и затаившейся тревогой. Светлые брови сошлись на высоком лбу, но губы улыбаются ласково.
Я накрываю её ладонь своей, и сжимаю, снова перевожу взгляд на россыпь звёзд на небе.
— Чего не спишь, сынок? — мама садиться рядом, и кладёт свою голову мне на плечо.
Она такая маленькая по сравнению со мной, и я обнимаю её, прижимаю к себе. От неё пахнет сдобным тестом и сельдереем. Это ещё один запах, который возвращает меня в детство. И даже глаза прикрываю от удовольствия.
— Помнишь, я с качели навернулся, — говорю я, всё так же, не открывая глаз, — коленку разбил, ревел на весь двор…
— Да, — слышу по голосу, она улыбается, — ревел ты постоянно. Мне тогда пришлось тебя на руках нести до дома, и песенку петь.
— Да, да, — вспоминаю я, — что-то про Умку.
— Твой любимый мультик. Я, пока тебе весь репертуар оттуда не исполняла, ты не засыпал… Боже мой, как же быстро пролетело то время, — в голосе матери слышится тоска, и я поглаживаю её плечо, — мы были с тобой лучшими друзьями.
— Да, помню, как батя всё шутил, что ты со мной в армию пойдёшь, — улыбаюсь я.
— Да уж, — кряхтит она, и выбирается из моих объятий, смотрит, чуть строже, — Кирюш, береги их, ладно…
— Мам… — вздыхаю я.
— Я знаю какой, ты бываешь порывистый, — перебивает мама.
А я усмехаюсь, порывистый это не то слово. Я сам про себя всё знаю.
— Но ведь сейчас всё по-другому, Кирилл, — она пытливо заглядывает в мои глаза, — теперь это семья, твоя семья. Света, она… — мать вдруг замялась, — это конечно твоё дело, но она именно такая, какой я когда-то представляла твою жену. Тихая и послушная, ласковая, но видно, что не прогнёшь её, не продавишь. Красивая, очень красивая, и любит тебя. Детей своих любит. А что ещё нужно?