Никак иначе
Шрифт:
Я развратная дура, живущая с мужчиной, не понятно в каких отношениях. А до этого и вовсе, спала с двумя.
Что я могу дать этому ребёнку? Чему я смогу научить? Лучше ему без меня. Пусть лучше найдётся полная надёжная семья, которая примет его со всей любовью.
Я поняла, что стою на холоде, возле машины, только когда мне на плечи опустилась моя шуба, а следом тяжёлые ладони, скользнули по плечам, сильные руки обхватили и прижали к горячей груди.
Кирилл сжал меня так сильно, что я думала, что не вздохну. Но в то же время, эта его хватка, и ставшее уже привычным шумное
— Прости, — прохрипел он мне всё в ту же макушку, — возможно, я был не прав. Вижу, что для тебя это очень тяжело.
Отвечать не хотелось совершенно. Так мы и покинули детский дом, молча, и молчали всё дорогу. И даже дома, Кирилл не лез ко мне, а у меня не было совершенно никого настроения вести разговоры, на любые темы.
Он оповестил меня, что поработает, и ушёл в кабинет, а я поднялась наверх, и, раздевшись, забралась в кровать. Свернулась комочком, под одеялом, и совершенно внезапно для себя отметила, что эта кровать, и этот дом, и даже этот мужчина стали для меня родными. Такими, наличие которых уже греет, успокаивает, просто потому что они есть.
Уход из жизни моих родителей стал для меня тяжелым опытом. Это для всех тяжело, это меняет всех. То, что образуется рубец на сердце бесспорно. Но у меня была моя тётушка, мои подруги, и тогда ещё и муж. Меня поддерживали, мне помогали.
Кто может помочь трёхлетнему ребёнку?
Кто его поддержит?
Восполнит дефицит любви.
Государство?
Воспитатели в детском доме?
Да ведь у него ещё толком и друзей-то нет. Он один, по сути, против большого немилостивого мира.
Я вдруг откинула одеяла и уставилась в потолок. Словно озарение наступило.
Я вскочила на ноги и понеслась вниз. Влетела в кабинет Кирилла, где он сидел за столом, перед открытым ноутбуком. Также стремительно умостилась на его коленях, прижавшись к крепкому телу.
— Мы должны забрать его, Кирилл, — прошептала я, заглядывая в светлые глаза.
— Кого? — изумился Кир, и удобнее устроил меня на своих руках.
— Ромку.
— Ромку? И почему передумала?
— Понимаешь, я думала о себе. О том как мне больно, о том что я не полноценная… А надо было подумать о нём… И вот когда я подумала о нём, я поняла, что не он мне нужен, а я ему… Понимаешь?
— Понимаю, — кивнул Кирилл, — лучше, чем ты могла бы подумать.
Он крепко сжал меня, и впервые, наверное, я чувствовала в его прикосновениях не желание, и не похоть, а именно необходимость единения, и от этого по всему телу лилось горячее тепло, отогревая и затапливая меня.
— Кирилл, как ты вообще решил отдать этот особняк под детский дом? — спросила я, вдоволь намолчавшись и напитавшись нежностью.
— Михалыч, друг отца Сани, — пояснил Кир, с явной неохотой выпуская меня из рук, — через него и узнал, в каком положении, оказались дети.
— И отдал им этот особняк.
— Да.
— Но почему? Почему помог?
— Потому что, мог.
Я ещё долго лежала без сна, в ожидании Кирилла, обдумывая все его слова, и принятое мной решение, а потом когда он пришёл, уставший, и, раздевшись, повалился на
Через две недели, нам разрешили забрать Ромку, время как раз перевалило за середину декабря, и плюсом к новой детской комнате, мне ещё захотелось украсить дом к Новому году, поставить ёлку, разукрасить стёкла в снежные витражи, повесить гирлянды. Вообще это время для меня было словно предчувствие сказки.
Я порхала.
Я светилась.
Я была счастлива.
Меня вдохновляло всё подряд.
Я всё успевала, везде вникала, и мир вокруг мне тоже казался радужным, наполненным одной лишь радостью и счастьем.
За эти пару недель, к Ромке мы ездили, раз пять. Мы с ним гуляли, разговаривали, знакомились. Малыш в основном молчал, хотя Ирина Григорьевна заверила, что он здоров и развит, и это видимо стресс, да я и не настаивала. Мне нравились наши недолгие встречи. Говорила по большей части я. Сперва мне было неловко, я не знала о чём говорить. Первый раз меня и вовсе хватило только на то чтобы представить себя да Кирилла, который всегда сопровождал меня, в поездках в детский дом, и был рядом, и разговорчивостью, кстати, тоже не отличался.
Мы так и сидели, Ромка на стульчике, в той же столовой, которая сейчас была пуста, и я перед ним на коленках, и Кир позади. Мы смотрели друг на друга, я и ребёнок, и так меня тогда пробрало, от этого взгляда детского, но такого взрослого. Всё он понимал, просто не принимал ещё. Его психика огораживала его, не давала запуститься механизму разрушение, а вот понимание было.
Потом, через силу, я узнала у Кирилла подробности аварии, в которой погибли родители Ромки, и оказалось, что он нечаянно увидел репортаж по телевизору. Как раз шёл один из новостных каналов, и совсем не было цензуры, и там во всех жутких подробностях было показана спасательная операция, и Ромка узнал маму. Вот откуда в этих детских глазах, печать скорби, да только мозг ещё не может обработать столь жуткую информацию, и превращает её в дурной сон, чтобы его носитель выжил и не сошёл с ума.
Позже стало легче, я не ждала от него ответа, просто болтала, брала за ручку, и мы шли гулять, и я рассказывала про новый проект на работе, или про то, как ездила к своей тётушке, которой к слову, ничего пока не сказала, никому не сказала, пока не хотела, потом.
Рядом шёл Кирилл, и если я к нему обращалась, поддакивал, и дополнял.
За это время перелопатила столько литературы, столько детских психологов выслушала и поняла только одно, надо быть искренним, отрытым, слушать и слышать. Ребёнок сам решит, когда можно довериться.