Никита Добрынич
Шрифт:
Поляки владели серебром меньше двух часов. Свежий русский отряд использовал и хорошее знание местности, и своё трехкратное преимущество полностью. Поляков вырезали всех до одного, воевода не хотел неприятностей с соседями. По свежему снегу выслеживали, догоняли и убивали каждого, и воина, и слугу. Воевода давал за каждую голову десять гривен, и дружинники не печалились о пропавшей выгоде — пленниках. Часто за богатого шляхтича можно было получить до сотни гривен, но, пленный — это журавль в небе, а убитый поляк — синица в руках.
Окунь и Вадим увозили полумертвого Никиту в Холм в одних розвальнях с телом Бажены. Сом со слугами ехал следом. Чехи держали заслон, не давая полякам прорваться. Поляки остановили свой натиск буквально на четверть часа, эта передышка дала возможность чехам собрать отряд в один кулак, и вторую атаку русские встретили выстрелами из арбалетов и жестоким встречным конным ударом. Поляки были сброшены с холма вниз, их не преследовали только из-за отсутствия приказа. Чехи не подозревали насколько ценен груз и не рискнули контратаковать, преимущество поляков в численности делало такое решение рискованным. В Холме Никита пролежал без сознания целые сутки. Местный знахарь тщательно осмотрел его и не нашел никаких серьёзных повреждений, только синяки и ссадины.
— Он был слишком напуган, — не лицеприятно высказался знахарь.
— Никита рисковал своей жизнью много раз. Он не трус! — отверг обвинение Окунь.
Ночное нападение на Плоцк Никита видел в темно-серых тонах. Даже кровь в свете редких факелов казалась черной. Никита убивал всех на своем пути, сначала спящих, затем, бестолково путающихся под ногами, спросонья, слуг, женщин, детей и никак не мог добраться до комеса. Наконец загорелся город, недаром, всю ночь бушевал ветер и русские вовремя подожгли несколько домов сразу. Крепость была уже в руках русского отряда, за её стенами можно было отсидеться во время пожара. Стало светло, как днем. Никита методично зачищал помещения, одно за другим. Люди падали под его ударами, как соломенные снопы. «Почему они не сопротивляются», — удивился Никита. Мгновенно, из-за угла, в коридоре показался десяток польских рыцарей в полной броне, с готическими надписями на немецком языке. Никита вытащил свой последний довод — беретту. Один выстрел — один труп. Никита стрелял и стрелял без перерыва. Третий десяток польских рыцарей в германских доспехах пытался прорваться, приблизиться на дистанцию рукопашного боя, а Никита со звериной злобой убивал и убивал их. Наконец шестерка арбалетчиков выстроилась в два ряда за грудой рыцарских тел. Они выстрелили одновременно, в надежде, что Никита не сможет увернуться. «Тянут время. А комес уходит подземным ходом», — наконец сообразил Никита. Он бросил за спину арбалетчикам гранату и ушел от летящих болтов из коридора в комнату. Через секунду после взрыва Никита уже несся по коридору в сторону выхода, он знал, что не успевает к винному погребу, где берет начало подземный туннель из замка в далекий лес, комес опередил его. «Разве что бестолковый кладовщик заставил тайную дверь бочками с молодым вином?» — изо всех сил взмолился Никита. Весь двор крепости был усеян телами погибших поляков. «Так вам и надо предатели!» — мелькнула приятная мысль у Никиты. Когда он влетел в подвал, комес откатывал последнюю бочку от тайной двери. Неожиданно в беретте у Никиты закончились патроны. Он с разбега толкнул, оставленную комесом бочку, та ударила в маленькую тайную дверь, куда не успел протиснуться поляк. Раздался дикий вопль, комесу сломало дверью обе ноги. «Пся крев, пся крев …, надо скормить эту сволочь собакам», — решил Никита, и потащил своего кровного врага наверх. Выходя из подвала, Никита споткнулся и упал, лицом, видимо, в снег. Он успел закрыть глаза и лежал, не в силах подняться. Голова кружилась так, что Никита даже лежа боялся упасть. «Вон как я неудачно упал! Ощущение, как будто напился. Во рту сухо, аж дерет. Укатился и лежу на спине? А голове холодно, снег залепил глаза. Да ещё кто-то бубнит на ухо», — Никита сделал усилие и открыл глаза. Весь обзор занимало огромное лицо Окуня. Тот радостно заулыбался.
— Пришел в себя, — заорал он Никите в ухо, и тот снова потерял сознание.
— Суки пожилые! Дайте воды! — прошипел еле слышно Никита. Вода оказалась необычайно вкусной, ледяной, зубы сразу приятно заболели, а горло полыхнуло жаром. Дыхание перехватило. «Они мне водки бузанули», — неправильно догадался Никита.
— Голова не кружится? — с тревогой в голосе спросил Окунь.
— В глазах не двоится, видишь четко? — вылез из-за спины товарища Вадим.
— Дайте вздремнуть. Меня в сон что-то клонит. Мы до сих пор в Плоцке? — неожиданно забеспокоился Никита.
— Спи. Отдыхай. Не волнуйся, мы в Холме! — Окунь стал вытеснять из помещения Вадима и ещё пару-другую людей, кого именно — Никита не видел, ему трудно было повернуть голову набок.
В следующий раз Никита очнулся в отличном самочувствии, запах наваристого супа заставлял урчать живот, в глазах не плыл туман, изображение не двоилось, жизнь налаживалась. Девочка лет семи сорвалась с лавки — побежала звать взрослых, через мгновение в комнату вошла шустрая старуха, лет сорока. Захлопотала, спросила о самочувствии, и послала внучку за супом.
— Мне, бабуля, в отхожее место, для начала, добраться. Позови Вадима или Окуня, боюсь сам не дойду.
— Нет их в избе. Сына сейчас пришлю, — старуха мгновенно исчезла, испарилась.
«Ведьма», — подумал Никита.
Не успел Никита закончить с супом, как появилась пятерка командиров его отряда: оба чеха, Сом, Вадим и Окунь. Первый же вопрос был неприличен — по существу дела.
— Когда выступаем на Плоцк? — спросил Вадим, самый нетерпеливый, склонный к нарушению порядков.
— Весной, — Никита с насмешкой посмотрел на удивленные лица соратников. Истинные причины своего решения он объяснять не стал. Никита был не уверен, что за короткое время сможет перегореть, успокоиться, что его месть не станет такой ужасной, как кровавый кошмар его вчерашнего горячечного бреда. Теперь он знал, почему говорят: «месть — холодное блюдо».
— Мы не готовы. Наш отряд состоит из великолепных бойцов, но последний бой показал, что нам нужна слаженность в схватке. Она достигается только при совместных действиях. Тем паче, мы задумали ночной налет, а я не хочу поражения, даже большие потери мне не нужны.
— Это не так. Отряд выстоял в том бою. Мы даже могли победить!
— В чем я не прав? Те всадники, что прикрывали тыл должны были сохранять расстояние до обоза в два полета стрелы, а они чуть ли не обогнали обоз. Я совершил ошибку — бросился спасать Бажену, и все вы поскакали за мной, оставив отряд без командования. Мы имели лучшую позицию, атака поляков была глупа, самоубийственна. Но она удалась, потому что никто из дружинников не знает своего места и своего маневра, а ждет приказа. Любой дюжины всадников должно было хватить, чтобы разгромить поляков. Мы были лучше вооружены, не так устали, как поляки, наша позиция была превосходна, — Никита жестко отчитал своих подчиненных, те повесили головы.
— Где ты возьмешь серебро, чтобы платить людям до самой весны? Поляки захватили обоз с серебром. Купеческие расписки из Берестья без Бажены — простые бумажки, — попытался спустить Никиту на землю Окунь.
— В отряде сотня дружинников, это двести марок в месяц? — спросил Никита.
— Двести пятьдесят. Ты сам требовал не жалеть серебра.
— Аванс за первый месяц заплачен. Так? — Никита задумался, — Мой самогонный аппарат цел?
— Цел. Его везли в первых санях.
— Это еще месяц оплаты! Там на двести марок серебра. Мой повседневный пояс, тот что ношу в походе, на месте?
— Ты про золото? Цел и пояс, и золотишко на месте, — довольно усмехнулся Окунь.
— За четыре месяца я готов выложить деньги хоть сегодня! Окунь, продлевай договор! Попробуй уговорить дружинников на следующие три месяца сбросить плату до обычной, всё-таки срок: четыре месяца. А до конца зимы, поры набегов на соседей они никому не нужны.
— Отряд остаётся в Холме?