Никита Добрынич
Шрифт:
— То ты уверен, что найдешь серебро, то настаиваешь на поимке несчастных немцев?
— А если ушел комес? Если это не немцы? Пленные поляки могут врать! Никита никуда не уйдет, если на леднике лежит труп случайного поляка! На поиски лодки направим гребцов с купеческих судов. Кстати! Там есть купцы из Плоцка? На них наш нейтралитет не распространяется!
— Есть всего один такой купец. Везет мед и воск из самого Киева. Охрана устроит нам войну.
— Из-за одного клиента рисковать головой никто не будет. Они понимаю, что все погибнут, стоит только начать стрелять.
— Не всегда люди поступают рассудочно. Есть ещё честь.
— Не смеши меня! Охранники служат за деньги.
— Через пару дней я жду Никиту. Пусть он решает.
— Хорошо. Погоня за немцами — твоя задача. Мои люди устали. Я обеспечу патрулирование. Как тут, кстати, отдохнуть есть на ком?
— Всё как обычно! Охотники устроили охоту на баб. Мало им было Плоцка! Но девчонок не все перепортили, двух малолеток Сом оставил для меня. Забирай себе!
— Что? Опять они для тебя слишком чумазые и вонючие? Брезгаешь? — засмеялся Олег.
Никита отстал от Олега всего на десять дней. За это время ни новых поляков не появилось, ни беглецов-немцев не поймали, ни судов купеческих не появилось. Слухи разносились по окрестностям с невероятной скоростью, всё движение замерло в ожидании ухода карачевских войск. Никита исхудал, осунулся, глаза ввалились.
— Поймали комеса? — спросил он, не здороваясь с братом.
— Нет. Случайно пристрелили, — виновато ответил Валера.
— Пошли человека за Сомом и Вадимом. Олег здесь?
— Давно. Пошли, посмотришь на комеса. Сможешь узнать?
— Да. Видел один раз всего, но не забуду. Сом и Вадим догнали братьев у ледника. Никита коротко кивнул им. Долго смотрел на мертвого поляка.
— Вроде он, а вроде нет. Сопровождение с ним было?
— Да. Привести?
— Всех пленных поляков. Всех, кто знал комеса.
— Уже опрашивали. Сто пудов — комес, — попытался развеять сомнения Никиты Валера. Пригнанные поляки не выказывали страха. Больные, грязные, замерзшие, ожидающие скорой смерти, они пытались выказать традиционную польскую спесь в отношении русских варваров.
— Какие-то доказательства того, что убитый — это ваш комес, существуют? В этом случае я мог бы выдать его тело родне, — схитрил Никита. Семья комеса не смогла представить выкуп — тридцать тысяч марок, такую сумму назначил Никита в память о требовании комеса к Бажене. Никита забрал весь, предложенный ими выкуп, но обманул, и продал в рабство.
— Посмотри печатку, ты мог видеть её оттиск на документах, — нехотя, сквозь зубы, произнес один из поляков.
— Тебя еще не научили добавлять «господин», — Никита ударил связанного пленника по разбитым губам. Сразу потекла кровь. Поляк промолчал.
— Добавить плетей? — спросил Вадим.
— Утопить. Комеса туда же.
— Они сдались мне. Под моё слово, — встал на защиту поляков Сом.
— А если я его нарушу? — посмотрел ему в глаза Никита. Сом набычился, не решаясь портить и так плохое настроение Никиты.
— Так не годится поступать. И Сом уйдет, и я уйду, многие охотники …, — начал Вадим горячо. Но Никита перевел взгляд на него, и ему пришлось замолчать.
— Ты вправе потребовать за нас выкуп. По закону, и обязан, потом, отпустить, — добавил желчи неугомонный поляк.
— Увести этих слишком горячих парней, — приказал Валера охране, и добавил вслед, — почти две недели прошло, как я отправил требование выкупа. Пока никто не торопится. Успеют ли нам его привезти? А мы завтра уходим. Я продам тебя галицкому князю, пусть он соблюдает закон. Но помни, вы разорили и сожгли Берестье!
— Ты слишком много на себя берешь, брат, — Никита смог дождаться, пока все ушли и они остались вдвоем.
— Дождемся Олега.
— Боишься худой славы?
— Светкины сказители-историки наврут столько, сколько нужно и то, что нужно. Только как быть со своими воинами? Либо нам нужны мерзавцы, готовые во всём соглашаться с нами, и всё исполнять. Либо нам самим необходимо соответствовать принятой ими морали. Здесь пока нет понятия родины. Царю-антихристу никто служить не будет. Пока. Половец, осетин, швед, чех, немец честно служат галицкому князю и воюют против своих же земляков. Только одно важно: дал слово — держи.
— Я вырезал пару сотен поляков. Пару тысяч продал в рабство. Сжег проклятый Плоцк. Я разорил предателей-купцов, бросивших своего товарища и его дочь на произвол морального урода — комеса. То, что комес сам сгубил всю свою дружину и бросил на убой своё ополчение в погоне за серебром, в этом моей заслуги нет. И вот сейчас, я вижу труп комеса, а удовлетворения нет.
— Помнишь …, ты рассказывал мне свой кошмар, тот, что видел лёжа в коме, про взятие Плоцка? Тогда тебе было страшно! Страшно, что ты мог совершить этот ужас. Сейчас мы сделали это буднично, без лишней крови, почти мирно, по сравнению со степным походом. Но там мы спасли тысячи людей из рабства, а здесь нами двигала твоя месть за Бажену … и твоего ребенка. Может, ты сам чувствуешь несоразмерность происходящего и накручиваешь себя.
— Что же тогда вы оба поперлись со мной душегубствовать?
— Олег? Ему сам процесс интересен. Хитро пробраться ночью, вырезать часовых, засаду организовать, окружить, выследить. Любит он свою профессию. А я слово тебе дал, когда Карачев спасать надо было. Помнишь?
— Слово дал? Херувимчик? — выплюнул Никита.
— Вот и Олег со своей охраной, — указал Валера брату за спину. Пятерка всадников скакала галопом, быстро приближаясь. Узнал приятеля по редкой масти огромного коня Валера. Конь был огненно-рыжий в белых яблоках, но Олег считал его гнедым и обижался, когда Никита, подначивая его, называл рыжим.