Никита Никуда
Шрифт:
– Накажи им, пусть еще сутки тихо сидят.
– Пустое это все. Однако на Выселки все равно надо.
Скептичен. Пассивен. Ладно, хоть так. Когда мы вернулись - эти уже убрались.
Перебирая в памяти впечатления перед сном, я все более убеждался, что существует между этими всеми событиями скрытая взаимосвязь. Казна, Антон, стигматы на нем и его псевдо-кончина - в запое в запое в запое - и телеграмма, поданная почтальоном как раз тогда, когда я в унынии пребывал, в тоскливом омуте, на самом почто что дне. Причиной ее - тоскливости, хандры, омута - вероятно, и была казна (круг событий замкнулся), мысль о которой едва ль не с младенчества обитала в глубине души,
Еще раз: Антон, летаргический случай, стигматы, рукав, запой. Может, тоже впал в меланхолию? Расплачиваемся хандрой и унынием за дедовский грех? Засада, казна. Сочетание обстоятельств мистическое. Я был почти убежден - не доводами логики, нет - но внутренним нюхом, что события взаимосвязаны. И взаимозависимы, может быть. Последнее не окинуть умом, ибо предполагает влияние событий А и Б друг на друга. И если прямую во времени зависимость еще можно было проследить, то обратная разумному толкованию не поддавалась. В самом деле: как это событие (засада, казна) случившееся в начале прошлого века, могло определяться Антоном, мной из века нынешнего (опять засада)? Что кроется за этим, за тем, и кроется ли что-нибудь за тем, что за этим кроется? Да нет, пустое всё.
Кроется, крутится, вертится. Прощай, здравый смысл. Я от тебя устал.
Как бы то ни было, прошлый день прожит. Будущий наступит вот-вот. Черные ночные мысли улеглись одна за другой. Расползлись по своим закоулкам и как-то устроились. Но прилипчивый мотивчик - про шар голубой - неуемный, неумный, который наигрывал в голове наемный тапер, долго не мог уняться. Откуда-то ж взялся в башке этот напев, популярный в начале века. Сверчок, озвучивая ночь, вторил ему, и я даже подумал, не им ли предложены начальные такты, первые ноты взяты?
Эти... Словно холодом повеяло из подвала, потянуло стужей - я туже закутался в одеяло - но вместо того, чтобы поддаться новому поводу для размышлений, уснул.
Утро застало меня неспящим. В окно вместе с прохладой вливался бледный пока еще свет, приглушенный листвой соседского тополя. Когда-то и в нашем дворе рос такой же, сейчас ему было бы лет, как и мне, но - спилили, расправившись с никому ненужным сентиментальным воспоминанием. От него в этот час, бывало, падала тень, принимавшая живые формы на полу, стене. Скучающий зайчик прятался в этих формах. По улице, как правило, дребезжал трамвай, грудь каникулярного юноши переполнял восторги, слетались воробьи на утреннюю перекличку. Мой день едва начат и чего только ни сулит.
Тополь при ветре терся об ограду, скрипел, можно было по скрипу судить о скорости ветра. И вся жизнь моя была впереди, а сзади ничего не было.
Тонкий, словно соломинка, луч, уперся в подушку. Обстановка и обстоятельства позволяли длить и длить сон, ибо с утра, да и весь день дел у меня никаких не было.
Сквозь это утро просвечивали контуры других утр. Тишина, безмятежность. Шелковистый шорох штор. На мгновенье меня охватил полный покой, словно умер я или в утробу вернулся. Я в этом доме жил, рос. Здесь моё стойбище. Стойло моих коров. Чрево, из которого куда-то зачем-то вышел. Со стен щурились пращуры, но деда Никиты средь них не было. А еще есть сравненье: утроба - троянский конь. Мы покидаем ее, уходя в этот мир, неся ему гибель.
Никак не припомнить то время, когда покидал этот город и дом с чувством стыда перед оставленниками, и вот вернулся - с чувством вины. Мечты и действительность не совпадают. Потом горько от этого. Но желанье прошлого не оставит меня, пока не перестану что либо понимать в этой жизни.
Вопли будильника застали меня врасплох и встряхнули. Прочь эти мысли. Будучи ментом, я полагал, что сантименты из себя вытравил. Инфантильные дремотные образы отступили. Ритм сердца все учащался, словно вода, капая из-под крана, намеревалась превратится в струю. День набирал темп.
Я слышал, как Антон собирался. Скрипели половицы, доносилось покашливанье, холодильник урчал. Скулила дверь на звонких петлях. Некоторое время он был неслышен. Спускался, вероятно, к жильцам, а минут через десять зашел ко мне.
– Я их предупредил, чтоб не высовывались, - сказал он.
– Продукты у них есть, а вообще - отсыпаться будут. Так что тоже без нужды их не тревожь.
Я принял к сведенью. Мне и самому не хотелось завязывать отношения с этими, внушавшими безотчетные чувства - неприязнь, антипатию, отвращение, брезгливость даже, словно они были заразные. Во всяком случае не сегодня. Присмотреться к ним издали, прежде, чем знакомство сводить.
– Возьми мой мобильник, - сказал я.
– Звони.
Он отправился, когда уже вполне рассвело. Звякнул замок, хлопнула калитка. Голос его донесся - о чем-то с кем-то неотчетливо перемолвился. Закрыл ставни с улицы, как, вероятно, делал всегда, уходя из дому надолго. Окна, что выходили во двор, оставались открыты. Спешить мне некуда было, но я встал.
Иной стратег на моем месте тактикой бы пренебрег, но я никогда не брезговал мелочами. Тем боле в делах ответственных, как предстоящий налет. Идея о налетчиках в свете дня выглядела немного призрачной. Мой внутренний голос, что вынудил меня бросить вагон и тревожил ночью, отчего-то затих. Многое зависит от того, полночной или полдневной мерой поверять мир. Но я не мог уже отменить собственное решение, как река, получив исток, не может перестать течь. Внутренний упрямый Фома заставил продолжить начатое. Дело возбуждено, и теперь процесс не остановить. От данной самому себе установки я не мог просто так отказаться лишь потому, что потенциальная жертва налета, то есть Антон, вероятность его отрицает.
Первым делом я достал пистолет, проверил обойму, надеясь, конечно, что до вооруженного столкновения не дойдет. Я отметил, что соблазна поиграть пистолетом, погонять тоску, у меня уже не было. Свои вещи я перенес из кухни в спальню, чтоб не бросались в глаза. Нашел кусок бельевой веревки, порезал на части, наделал петель на случай, если понадобится очень срочно вязать незваных. Все дверцы шкафов, комодов, выдвижные ящики запер на ключ, где это оказалось возможным, или сделал так, чтобы клиентам пришлось повозиться, отпирая их. Это займет у них время и отвлечет внимание. Ночник, стоявший у дивана в зале, я развернул так, чтоб свет падал от двери вглубь комнаты, то есть на налетчика, а не на меня. Чтобы его включить, надо было, протянув руку из-за двери, дотянуться до выключателя. Оттуда же можно было подать верхний свет. Здесь, в зале, за ставнями, почти незаметен день.
Как там эти? Подпольщики под половицей не подавали признаков жизни. Одна из половиц на кухне поскрипывала. Не забыть и не ступить на нее, когда до дела дойдет.
Да и самому поупражняться в безмолвии, сказал себе я, заметив, что бормочу.
Я, раз уж оказался на кухне, открыл холодильник и обнаружил, что полки его забиты курятиной. Тушки были рассечены надвое, каждое полутельце упаковано в целлофан. Очевидно, готовы к употреблению.
Я употребил. Потом, найдя кипу газет - все сплошь апрельские - улегся на кровать, на которой провел ночь. Надо было как-то время убить.