Никита Никуда
Шрифт:
Погостили, попакостили... Антон наспех убрал после гостей и занялся баней.
Они склонились над картой, расстеленной на столе трехверсткой. Река, лес, перелески, болото. Сеть троп.
– К.. к... к...
– совал в нее палец контуженный, но не договорил, подняв на Антона голову. Полковник обернулся, загородив от него спиной стол.
– Что вы уставились на меня хором? Сели на шею да еще скрытничаете?
– возмутился Антон.
– Выметайтесь отсюда к чертовой матери. Чего, ваше благородие, щуришься? Фельдмаршал федеральных войск.
–
– К тому же, он наш акушер некоторым образом, и сотрупник, как ни крути.
– Не судите нас строго, Антоша, - сказал примирительно врач.
– Рассудительно подумав, вы согласитесь, что раздражаться не стоит. Мы еще сами с мыслями не собрались, в себя не пришли. Вернувшись из мест не столь отдаленных, трудно остаться уравновешенным. Вероятно, вы на себе почувствовали, как меняется характер человека при переходе из одной среды в другую. Травма рождения...
– Повитуха контузила, - вставил матрос.
– Не все, как говорится, воскреснем, но все изменимся. Многие возвращаются возмущенными, а иные возвращаться вообще не хотят.
– Всему свое время, Орфей, - сказал полковник.
– Вы еще не вполне отряхнули прах предыдущего. Вами движут надежды, обиды, злость. Как отряхнете, так мы вас посвятим. Тем более, что частично вы уже обо всем догадываетесь.
В баню с ними Антон не пошел. Дама тоже мылась одна, дождавшись очереди.
Они переоблачились в то, что приготовил для них Антон: рубашки и рубища, недоношенные пиджаки, драный спортивный костюм - то, что недосуг было выбросить. Совсем безодежных не было. Артиллерист закутался в одеяло. Матрос, стриженный наголо, накинул на себя простыню, развесив во дворе постиранные лохмотья. Для дамы нашлись вполне еще годные джинсы и полосатая майка. Моряк хотел, было, прибрать этот тельник себе, но уступил, сказав:
– Пусть мы будем одеты, как чмо, но наши женщины должны быть прекрасны.
Антон отметил, что дама стала вполне хорошенькая, и выглядела даже моложе его. Брюнетка. Патлы остригла коротко. На пальцах - пара колец.
– Уж не тебя ль так пылко я люблю, - напевал ей матрос, когда собрались ужинать. Она игнорировала.
– Что вы такие хмурые, как жмуры?
Калитка стукнула во дворе. В сенях послышался шорох, как если бы кто-то шарил во тьме, нащупывая ручку двери, которая минуту спустя распахнулась. И не успел Антон подосадовать на того, кого черт принес, как вошел некто нежданный.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
– Что вы накинулись? Я вам кем-нибудь довожусь?
Он отстранился, но я, невзирая на холодность, стиснул его еще крепче. Вопрос племянника меня не смутил. Не узнал. Какие-то редкие родственники, которых почти не видел досель. Так мне и надо. Давно не наведывался.
Дверь, что вела из прихожей в зал, была полураспахнута, я увидел накрытый стол. И людей, что сидели за ним, жадно жующих. Но я глянул на них лишь мельком, вскользь, а потом, пока родственника в объятия заключал, мысленно восстановил картинку. Шестеро, одна из них дама. Выглядят очень уж незавидно, в живописных отрепьях, словно бомжи. Один, одетый в одеяло, был то ли пьян совсем, то ли плох. Комната полна злого сивушного духа.
– Кто они?
– спросил я, пока мы терлись друг о друга носами.
– Послушайте...- Он еще отдвинулся.
– Да постой ты...
– Он высвободился из моих рук и уставился на меня с озабоченностью.
– Да ты сам-то кто?
– Я твой дядя по матери. Двоюродный.
– Да ну?
– с притворным изумлением произнес он.
– Вот телеграмма.
Я предъявил в доказательство текст. Он пробежал его и скомкал листок, чтобы выбросить, но я перехватил. Кое-что мне хотелось бы разъяснить.
– Кстати, доски были гнилые, - сказал он и добавил.
– Дядь Жень.
– Ген, - поправил я.
– Так кто эти люди?
– Так, земляки, - ответил племянник.
– Подвал у меня снимают со вчерашнего.
– Геологи?
– Почему-то слово земляки у меня с геологами ассоциируется.
– Да. Ищут каких-то руд. Вчера только вышли из лесу.
Я заглянул в зал. Лица заторможенные, замороженные даже, словно у дохлых рыб. Какая-то инерция в лицах. Разбитость, распятость, несобранность. Но невзрачными не назовешь, выразительность есть. Я помахал им рукой. Закивали. Один, в накинутой простыне - после бани, наверное - тоже махнул в ответ. Только закутанный в одеяло был то ли слеп, то ли мертв - не откликнулся.
– Перекусишь с дороги?
– проявил племянник первое гостеприимство.
Что-то шевельнулось в душе, похожее на испуг. Поднялось из глубин некое беспокойство. Словно я здесь уже был и все это видел. Быть-то был, и проживал даже. Но смятение вызывали скорее геологи. Я стряхнул дежа вю, но неловкость осталась. Не хотелось мне присоединяться к этим бледным выходцам.
– Я рад, что с телеграммой ошиблись, - сказал я.
– Рад, что ты жив. Тут они просчитались.
– Кто - они?
Я не знал. Следствие лишь предстояло.
– Баня еще не остыла?
– спросил я.
Не при геологах же, вызывающих дрожь, начинать дознание.
– Ну а теперь на вопросы ответь, - сказал я, когда мы выбрались отдышаться в предбанник.
– Кто решил, что ты умер? Кто телеграмму отбил?
Он изложил мне версию об ошибочном захоронении. Скупо, но образно: мол, помню, что помер, но не помню как. Про гроб, про стамеску, про трус земной. Я всякого насмотрелся, еще более был наслышан, но оживших покойников не приходилось встречать. А теперь один из них приходится мне родственником.
– Сочетание причин, - пожал плечами Антон.
– Стечение обстоятельств
Мне и в обстоятельствах приходилось бывать, но с такими не сталкивался. Однако без веры в черта не бывает чудес. А в чертей я не верю.
– А что же врачи? Что написано в их заключении?
– Delirium Tremors.
– Это у них делириум.
– С ними я тоже разберусь, решил я про себя.
– А это откуда?
– Я указал на его запястье, где, паяльник, упомянутый в телеграмме, оставил след.
– Это я степень опьянения проверял.