Никита Никуда
Шрифт:
Маринка, избежав наезда, теперь всецело отдалась ужасу, лицезрея покойного. Хватая ртом и руками воздух, она отступала вдоль левого борта, выбирая меж обмороком и истерикой. Лицо ее было бело, и казалось, что это ее глаза, удивительно яркие, бросали на кожу бледные блики.
Пожарный, с красным голым лицом без бровей, замер, остолбенев и распахнув рот, словно застигнутый мечтой.
– Я вижу, вы прекрасно огорчены, - сказал Антон, которого забавляла истерическая перспектива.
– Ты ж сказала, - пробормотал, наконец, пожарный, - что схоронили вчера.
–
– Так может, не его? Или не по тому адресу грузовик подан?
– Ты разберись сначала с мужьями, - сказал Антон.
– Я ж у нее не единственный, а было еще пять.
– Пять?!
– П-п...- Маринка снова попятилась не слове пять.
– Она у меня, кстати, тоже третья по счету женщина. Сейчас все сбегутся добро делить.
– Этот серийный семьянин в его обстоятельствах чрезвычайно речист, - взял себя в руки пожарный.
– Ты как же...жи... вой? Поминки... помню...
– Это я тебя на верность проверял.
– Так ведь схоронили ... гроб... поминки... денег одиннадцать тысяч....
– бормотала Маринка.
– Сколько выпито со вчерашнего по настоящее. Сколько выплакано. И все зря?
– Всё, - подтвердил Антон.
– Как видишь, живой и даже женатый. Или ты развод взяла? Придержи ее, огнегаситель, а то снова грохнется - родным лицом о крыльцо.
– Вот, пьяная морда...
– сказала Маринка. Жизнь входила в привычную колею, где она чувствовала себя устойчивей.
– Уже остаканился.
– Напрасно ты меня пьяной мордой. Я уже целую вечность не пью.
– То умрет, то воскреснет, - пробормотал пожарный.
– То вдова, то снова замужняя.
– Прошу простить, - сказал Антон.
– Обстоятельства не состоялись. Напрасны грёзы в ваших глазах. Имущество мое остается при мне.
– Сволочь, - сказала Маринка.
– Ну, воскрес, - сказал Антон.
– Не бесноваться же по этому поводу. Ты, пожарный, следи за ней пристальней. Честь девичья - все равно, что ничья.
– Др-рянь, - прорычала Маринка. Рыжие пряди выбились из-под платка.
– Жена или вдова, но я имею свои права на имущество.
– Права - не права, а проваливай. Прошла пора приязни. Все что тебе причиталось - я округлил до нуля. А то ружье я не пропил еще. И стреляю без промаха - егерь все-таки. Вот погоди, дай соберусь с дурью.
– Да ну вас обоих. Егеря, покойники. Мужья с ружьями, - сказал пожарный с ударениями на я.
– Телевизор хотя бы верни, - сказала супруга.
– С телевизором я поссорился. Выгнал его.
Гости любопытствовали, но не вмешивались. Переглядывались на крыльце и в сенях, не спускаясь во двор, кто со смехом, кто с сочувствием к красивой женщине. Антону же, несмотря на моральное преимущество, было немного не по себе. Если бы кто-нибудь присмотрелся к нему внимательно, то обнаружил бы ту же сосредоточенность в его лице, что была у него в гробу. Представление исчерпало себя.
– Хотите - кутите с нами, хотите - пойдите прочь, - сказал Антон.
– А лучше проваливайте. Буду счастлив подальше от вас. Мне еще народ поить надо, да интервью давать телевидению. Отдохнуть - путь с того света неблизкий, а завтра на работу с утра, лес валить на кордон, на четверо суток без цивилизации. Это вам за беспокойство.
– Он бросил им золотой, который пожарный ловко поймал на лету. Раскрыл ладонь: решка.
– Тут тебе и телевизор, тут тебе и лалов полная длань. Снесите к Сысоеву, у него женщинам и дуракам скидка.
Он, а за ним и свита, вошли в дом.
Прихватив еще снеди, Антон спустился в подвал.
Пришельцы брились, чистились, стриглись, действуя при этом проворно и без суеты. Выглядели они уже значительно лучше, наливались силой плечи и плети рук. Куры были съедены, и, как с одобрением отметил Антон, начался обмен веществ, кожа у иных порозовела от кровообращения. Темнота частично сошла с лиц, медный цвет перешел в медовый, лишь кое-где прозелень задержалась пятнами. Только артиллерист был еще не вполне собран, но и не безнадежен уже. Хоть и с трудом, но передвигался без посторонней помощи. Женщина значительно помолодела. Курила, следя за кольцами дыма.
– Во имя плоти, принесите еще еды, - сказала она.
– И что-либо из платья - прикрыть её, бренную.
– Курей навалом, а насчет белья - вряд ли.
– Хотя бы для дамы, - сказал доктор.
– Соберу, что смогу. А где тот, что матрос?
– Упражняется в испражнении, - сказала дама.
– Вы бы помещение проветрили. А то мухи, и дух от вас тухлый.
Он открыл форточки, отчего дышать сразу стало вольготней. Мухи вылетели. Зато множество их вилось наверху меж пирующими.
– Мы - паразиты на теле Господнем, - говорил Бухтатый.
– Надоел кто-нибудь, зудит - хлопнул. И невдомек потерпевшему, сам умер или умертвил кто.
– Врешь ты про тело Господне, - возражал Мотня.
– Как знать, - сказал Бухтатый.
– Двусмысленны и шатки изреченья, / Словесность не приносит облегченья. Шекспир, английский шут. Жаль, среди нас джентльменов нет, - посетовал он.
В углу пьяно спорили, выбирая застольную. Кто-то, не став дожидаться, уже что-то пел. Но по мере того, как присутствующие напивались и принимались петь, Антон всё более мрачнел и становился всё озабоченней. И смотрел на гостей почти с ненавистью, как на врагов на временно оккупированной территории.
Да и братья во хмелю распустились совсем. Каждый вел себя в соответствии с выпитым, раскрепостившись настолько, насколько позволяла абстинентная обстановка. Один, с рожей творожного цвета, непрерывно блевал во дворе. Другой, бухой, словно обухом, мучительно долго ползком переваливал через порог. Мотнев держался крепче других.
Вокальная часть застолья превратилась в невнятный вой. Из подстолья доносился прерывистый храп.
Наконец, гости угасли, начали выпроваживаться. Те друзья, что были не вдрызг, вынесли тех, что были. Последним ушел Мотнев. Но перед этим Бухтатый, расположившийся под столом, был им вынут из аута и вытолкан из дому, а потом и со двора. Аутист еще долго оглашал улицу.