Никита Никуда
Шрифт:
– Что ж, давайте знакомиться, что ль?
– предложил Антон, чувствуя себя в этой среде неуютно. Но это предложение квартиранты проигнорировали.
– Что-то не разгорается у нас разговор, - сказал Антон минуту спустя.
– Дайте нам хотя бы в себя прийти. А вы? Как вы себя чувствуете?
– спросил доктор, как, вероятно, свойственно всем докторам. Он что-то вколол себе в ногу, найдя прореху в штанах.
– Это виталин. Отлично встряхивает организм и запускает обмен веществ.
– Язва более не беспокоит. И грыжа прошла, - поделился своими
– Вот только водки пить не могу. И все время жрать хочется.
– Нам тоже пища понадобится. И в чрезвычайных количествах. Сообразите нам к обеду что-нибудь калорийное. Сейчас нам пока еще рановато: слюна горчит, пищеварительные тракты забиты землей. Необходимо прочистить кишечник. Cacare, - медицинской латынью пояснил врач.
– Так что внесите в свой список слабительное. Кстати, как насчет клозета у нас?
Туалет в подвальной комнате был. Антон показал, как им пользоваться.
– Давайте и вам вколю внутримышечно, - предложил доктор.
– Совершенно необходимо для кровообращения и самочувствия. Запускает, как я вам уже говорил, жизненные процессы, а так же стимулирует высшую нервную деятельность. Может, тогда перестанете дуться на нас.
Антон подумал и подставил плечо. Странно, но боли от иглы не было. Только жар разлился по телу, когда доктор ввел свое зелье. Агония? Нет. Но словно огонь. И не долее, чем на минуту.
– Ну, ступайте, голубчик, - выпроваживая, напутствовал его доктор.
– Позаботьтесь об остальном. Углеводы, жиры, белки. А так же кальций и прочие минералы. И баньку бы нам к вечеру. Сообразите?
– И папирос, - попросила дама.
– Что у вас мухи мучаются? Убейте их, - сказал Антон. Мухи, испуганные и притихшие, жались в верхнем углу окна, побаиваясь постояльцев.
– И не высовывайтесь, сидите тихо, голос из подвала не подавать. Приобретайте нормальный вид, прахи.
Поднимаясь наверх, он опять напевал. А войдя в зал, насвистывал 'Утро в Финляндии'.
Он растолкал Мотнёва. Тот, после суточного перепоя, был желт, словно угощался не водкой, а лимонным сиропом.
– Антоха! Тю!
– вновь замахал руками спросонья он. Но, что-то припомнив, прекратил жестикуляцию.
– Я уж думаю, приснилось мне, что ты возвратился.
– Он сел.
– Ну и денек выпал. Напился с большой, можно сказать, буквы. Так ты помер, иль мне померещилось? Никак в голове этот факт не укладывается. Словно бы наваждение, а не ты. Дай, я тебя пожму. Вроде не призрак, твердый. Еще вроде был кто-то с тобой?
– А вот все прочее тебе померещилось.
– Уж не чертей ли оттуда привел?
– Если верить в чертей, Мотнёв, то они бывают.
– Не помню, как лёг. Отрубило - словно ударило что-то в голову. Луна, что ли, полная? Или поленом кто? У меня при полной луне бывают внезапные отключки, если нормально принять.
– Луна, Мотя, в первой четверти. Ты вот что. Народ скоро повалит опять, как только узнает, что я вернулся. В доме - шаром покати. Вот, разменяй у торгашей на базаре,
– Ясно, как днем. Банкет, он банкнот требует.
– Мне нельзя самому высовываться, это ж только народ смущать. Старухи и так в страхе от твоих россказней. Надо постепенно дать к себе привыкнуть.
– Уж не клад ли из-под земли вынул?
– Спросил Мотнев, рассматривая императора.
– Да, ты еще почивал, почесываясь, а я уже клад отыскал. Не знаю, Мотя. Как-то эта монета сама проникла в карман. Машину наймешь, доставишь закупленное. Витаминов в аптеке купи. И перевязочный материал: бинты, лейкопластырь, вату. Шприцы. Ты как?
– Вполне. Левое полушарие уже протрезвело, - сказал Мотнёв. И рванулся к воротам, словно бросился забивать гол.
Любопытствующие стали прибывать сразу после его ухода. Видно раззвонил по дороге встречным. Часа через полтора дом ломился от незваных гостей.
Одни заглядывали на минуту-другую и, засвидетельствовав, что покойный жив, шли по своим делам далее. Другие оставались в ожидании Мотнёва с выпивкой.
– Мы уж думали, окончательно опочил. Не достало у парки шерсти, или из чего они там нить прядут. Вот и умер.
– Очнулся - и не пойму: разморило? Иль умер я?
– в тридесятый раз пересказывал им Антон.
– Только вижу: дело дохлое, место тухлое. Но догадываюсь, да и весь опыт жизни подсказывает, что крепко выпил и круто влип. И не помню, как очутился, и где - не пойму, в гробу или в утробе? Распалась связь времен. Но ничего, прилежно лежу. Хотя лежать в нем тоскливо и муторно.
– Полежи-ка...
– сострадали слушатели, сотрясаемые похмельем.
– В такие дали выпал билет. Хорошо - не кремировали,
– Да... Как во мраке в этом мирке, - продолжал Антон.
– Мрак - я не отсутствие света имею в виду, а ... В общем, жуткое состояние. Но выбираться меж тем надо. А тут еще по нужде приспичило. А прямо в могиле ссать - совестно. Я крышку толкнул - плотно земля надо мной лежит. Давай стамеской гроб ковырять. Мотне спасибо: не доски - гнильё. Только очень уж глубоко упокоился. И так, и этак стремлюсь. Бьюсь, словно рыба, в этом гробу. Вдруг - словно голос слышу: воскресенье, вставай. Всех, кто внизу, свистать наверх. И как тряханет. Если б не тряхнуло, не выбрался.
– Кто умен или хотя бы находчив, из любой ситуации выпутается, - одобряли присутствующие. И вопросы подкидывали.
– Бог или ад есть? Свет, тоннель и прочие предсмертные виды? Сколько держат в чистилище? Продолжительный у них карантин? Есть ли черт за чертой оседлости, или зря говорят?
Антон отвечал по мере возможности, поглядывая на часы, что висели над тумбочкой. Виновник торжества действительно виновато выглядел. Мотнёва не было, вопросы сыпались, задаваемые, как это ощущали и сами интересующиеся, исключительно из учтивости. Как это принято в культурном обществе, пока не кликнут к столу.