Никита Никуда
Шрифт:
Он сунул руку мне под пиджак и вынул из него пистолет.
– Не надо толкаться так, - сказал я, подчиняясь насилию.
Меж ними двумя мне было тесно, но пиджак снять удалось.
Я испугался, но лишь на мгновение. В животе стало пусто, кишечник завис в невесомости, нутро с утробой сладко объял холодок. Это бывает со мной в критических ситуациях, но я, как правило, справляюсь с собой, а этот первичный страх даже помогает в дальнейшем максимально сконцентрироваться. И, едва сладив со слабиной, я становлюсь нахален.
Они вынули из пиджака все, что могли найти и сунули в пластиковый пакет: удостоверение,
– Почувствуй, гад, каково быть бедным.
Я дернулся.
– Сиди, - сказал грубый громила и ткнул меня моим же пистолетом в ребро.
– Я из органов, - на всякий случай предупредил я, ибо в удостоверение они и не заглянули.
– Все мы из органов, - пошутил красномясый.
– Из половых.
– Милиции, - уточнил я.
– Мент. Профессия моя такова. И в тоже время социальная функция
– Милиция сама на мели, - сказал вежливый.
– Мы ее инвестируем. Вкладываем в нее деньги. 'Опер-Инвест' - возможно слышали?
Понятно. Эта весьма разветвленная корпорация и на Дону орудовала. Но я отрицательно повел головой.
Они еще поглядели, нет ли и под шляпой чего, но, обнаружив только шишак размеров внушительных, на том успокоились.
Никто мне не препятствовал смотреть в окно, я и смотрел. Мы свернули на Линейную и проехали ее до конца, оказавшись за городом, а минут через десять въехали на территорию, огражденную неновым деревянным забором. Что было написано на воротах, мне прочесть не удалось - фары погасли. Очевидно, какое-то сельхозпредприятие.
Впрочем, горели фонари по периметру, слева за будкой вахтера торчал какой-то амбар, прямо - одноэтажное административное здание, а за ним - приземистые бараки или фермы для содержания животных. Когда меня вводили в контору, мне все-таки удалось прочесть у двери: '...ая птицефабрика'.
Сзади, содрогнув оконные стекла, хлопнула тугая дверь.
В фойе мы надолго не задержались, но я успел оценить: ободранные стены, голые электролампочки; пара скрипящих счетчиков; доска объявлений с пятнами засохшего клея и обрывками бумаги; уголок для поздравлений с пустой рамочкой. Какая-то синяя ломаная линия, вероятно, график былых достижений, занимала половину стены.
Мы вошли в дверь с табличкой 'Директор'. Секретарша в столь поздний час, конечно, отсутствовала, да и директору пора бы отойти ко сну. Руководители птицефабрик с петухами встают.
Человек, встретивший нас в кабинете вполне соответствовал моему представлению о сельхозпроизводителях. Мятый костюм, произвольно подобранный галстук, широкое мясистое лицо. Возраст его трудно было определить: есть такие люди, что надолго задерживаются в одной поре, как правило - между 35-ю и 50-ю. Фигура внушительная: рост, вес. Довольно упитан. Хозяйственник. Цельная натура, словно из романов соцреализма. Глаза красные: то ли от алкоголя, то ли от недосыпания. Глаза - зеркало души и телесных недугов.
Вдоль стены стояла пара шкафов с бумажно-картонным хламом. В углу - пальма в кадке с увлажненной землей. В противоположном - металлический стояк с крючьями, на одном из которых висело короткое ворсистое полупальто. Обстоятельно обставленный кабинет.
Эти глаза, это пальто с длинным ворсом, сойдись
– Проходите, пожалуйста. Садитесь.
– Я медлил.
– Сядь!
– Я сел.
– Я - Кесарь, князь этих козлов, - сказал он, не подавая руки.
– Жимов, Толчков, - представил он своих подподручных, хотя они вряд ли того стоили.
– Я думаю, вы уже догадались, кто мы.
Да, я понял, что не в хорошие руки попал, а теперь знал, в чьи.
– Вы не смотрите, что у них простые открытые лица - как из кинохроники советских времен. Это, так сказать, фас этого офиса. Изнанка может быть совершенно иной. Вы догадываетесь, зачем вы здесь? И зачем вы вообще есть, знаете? Какова ваша функция в этой фабуле под названием 'Жизнь'?
– Нет, - сказал я, хотя о первом, конечно же, догадался, как только увидел 'фолькс'.
– И вообще, я домой хочу. У меня планы на вечер. И я не хочу, чтобы кто-то другой транжирил мое время, кроме меня.
– Что ж, приветствую вас в этих владениях. Выглядите свежо, - сказал он, не обращая внимания на мой протест. Одновременно он сделал знак грубияну, и тот, подойдя, вывалил на стол содержимое моих карманов. Бросил на свободное кресло пиджак.
– Так, личные вещи, - сказал главарь, рассматривая их с любопытством.
– Пиджак, кинжал... Часы: время московское. Пистолет: видите? В стол кладу. Заберете, когда будете уходить. Документы-менты-менты... А он и впрямь мент. У нас тоже милиция работает допоздна. Награды... Нагрудный знак ОВД. Орел Внутренних Дел. С набалдашником на башке. Что у него под шляпой?
– Родовая травма, должно быть, - сказал вежливый, сдергивая с меня шляпу.
Грубиян ухмыльнулся:
– Эта прическа только идиотам идет. И шишак на своем месте.
– Ничего, - сказал директор.
– Герой нашего времени должен выглядеть именно так. Не сочти за сочувствие, но шишак у тебя...
Я провел ладонью по голове, строго постриженной. Промолчал.
– Так. В каком звании ушел из дому?
– продолжал он, листая мой документ.
– Подполковник, разрази меня гром. Поздно ты взвалил на себя это звание. Откуда выходец? Аж с Дона, разбери меня смех. И что же делает легконогий легавый, этот гастролер и гастарбайтер в наших краях? В такой дыре, в такой тынде? Да простят меня тындяки, а в особенности тындячки.
– Он с полминуты смотрел на меня пристально. Я молчал.
– Ждали его с Тамбова, а он с Ростова явился. Хотя подозреваю, что и эта Дыра-на-Дону Тамбова не лучше. Из варяг в греки, из греков в герои, а из героев в бессмертные?
– Вы не из ростовских потрошителей, нет?
– спросил вежливый Жимов.
– А то у нас курей потрошить некому.
– Может, он вовсе и не из Ростова, а из цельного куска дерьма, - предположил Толчков, выказывая ко мне отвращение, как у кошек при виде собак.
– Веселые у вас висельники, - сказал я.
– Таковы мои добры молодцы. Им у нас испокон исполать. Есть еще кобель, Лорд. Я его Лоркой зову за склонность к поэзии и педерастии. Хотя и лорды бывают, да... Так почему не полковник? Пора, Геннадий... э-э... что? Романистович? Так папа твой - Романист?