Никита Никуда

Грим

– Так то ж буржуи бойню затеяли. Они и сейчас во всем мире мутят. Пьют нашу кровь...

– ... и пот, и слезы//Слюну, мочу, а так же кал едят...
– подхватил поручик, размахивая головешкой и веселясь.

– Тебе, поручик, сначала надо разморозить мозги, а потом уже начинать думать.

– Мы просвещеньем Европе обязаны и за это должны ее благодарить. На колени встать, если хотите, - сказал доктор.
– А вы - молотом.

– Не лучшее из просвещений, - вскользь заметил полковник.

– Я готов

опуститься на колени перед Европой, - сказал матрос, - если эта Антанта встанет на четвереньки, а задом повернется ко мне. Что народу надо? Жратва, водка, баба. Европа, где все это есть.

– Народу нужно, чтобы его кто-то любил, - сказала Изольда.

– Чего он хочет, гордый, но терпеливый росс, он сам не знает. Ленив и нелюбопытен, и охотно дает себя угнетать. Терпеть и трепетать - его участь. Воспрянул от сна? Не воспрянул. Только почесался да перевернулся на другой бок, - сказал полковник.

– За самодержавие обидно?
– спросил матрос.

– Не любите вы оба свою страну, - сказал доктор.

– Странно слышать от вас, доктор. Вот если врачи, вместо того, чтобы лечить пациента, станут их любить, будет ли толк от лечения?
– спросил полковник.

– Если я их любить не буду, то и лечение не состоится.

– Полтора столетия поклонялись идее. Три четверти века пробыли в состоянии социализма. Целую эпоху ухлопали. И зря.

– Теперь идеи у нас нет, - вздохнул притворно матрос.
– Будем поклоняться полковнику. Хотя я с ним согласен. Мы, народ, уж больно безропотны. Нами совершают военные действия, затыкают амбразуры, мастурбируют нами, по-всякому по-другому шалят.

– Вся наша история - история неудачников и рабов, - сказал полковник.

– Нужно гордиться своей историей, господин Одинцов, - обиделась за всех нас Изольда.
– Пугачевщина, казачья вольница. Бродяги - где это видано?
– покорили Сибирь. В Европе такого не может быть по определению. Да и революции их, в сравнении с нашей - детские хлопушки.

– То братаемся с чертом, то боремся с ним.

– Ах, господин Одинцов, - сказала Изольда, подымая на него опаленный взгляд. Ресницы, прикуривая от головешки, ожгла.
– Не советую вам подниматься выше полковника. Вы заметили, что в русской общественной мысли, если военных касается, то полковник, как правило, умный, а генерал - дурак?

– Скалозуб, позвольте напомнить...
– начал поручик.

– Грибоедовская отрыжка, - отмахнулась от него Изольда.

– Ать...ать...

– Отечество...
– помог штабс-капитану поручик.

– И этот туда же, - сказал матрос.
– Что он может сказать толкового, не выговаривая, а выковыривая слова. Успокой его, Кюхля. Членораздельного разговора с ним не получится.

– Умом ее понять пытались / Пытались пьяной морду бить...
– вновь продекламировал Смирнов отрывок собственного

сочинения.
– Любить ее, господа, это такое бремя.

– Ты, Смирнов, мое бремя не брал?

– Свое дурацкое бремя сам неси.

– Ах, мне уже надоела эта некрасивая классовая борьба, - сказала Изольда.
– Ваш беспокойный прах, моряк, все тут мутит. Еще схватится с нами в междоусопице. Или зарежет нас ночью, не выставить ли против него караул?

– Известно, что матерь матросов Балтика. Но я черноморский по преимуществу. Мы не такие отморозки, как балтийская братва, - обиделся матрос.

– Да и вообще, доколе он будет нас в страхе держать?

– Существует один страх - страх смерти. Все прочие житейские страхи - лишь производные от него. Сублимированные, так сказать, - сел доктор на своего конька.
– Вся жизнь - преодоленье страха, но страх, господа, это то, что может объединить людей, прекратить войны, стяжательства, преступления, объединиться для того, чтобы победить смерть. Решить вопросы небытия. Мертвые - заложники смерти. Мы должны выручить или выкупить их.

– Мы, семеро смертных, не можем друг с другом поладить, а вы о соборности - бред, - сказал полковник.

– Кого б вы первого воскресили, док?

– Только не Троцкого. На Троцкого я сердит.

Аккумулятор сел, и фары погасли. Антон, прислонившись спиной ко стволу, стал дремать.

– Тс-с... Слышали господа? Вроде кто-то гудит...

– Товарняк с товарищем Троцким прибыл на третий путь...

– Заблудился кто-нибудь, вот и гудит.

– Люди так не гудят...

– Это духи этих болот. Духи растворены в воздухе. Мы дышим духами.

– Мертвецы, господа, не все во плоти, а еще и невидимки есть.

– Вероятно, за линией спектра существует масса цветов и оттенков, которых мы не видим. А то и существ.

– Такую большую компанию кто обидит?

– Семь Симеонов против духов тьмы.

– Я знаю, у вас звезда есть. Дайте вашу звезду поносить.

– Нет, матрос пускай с краю ложится. Надо его изолировать от Изольды.

Ночь наполнилась говором голосов, сдержанным ржанием. (((((Закройщик снов, пугливый визирь ночи, опустился на нижнюю ветвь.

– Орфей в объятиях Морфея...

– Слышали гуд?

– Это птица болотная.

– Далее на лошадях не пройдем, заболочено. Придется по кочкам прыгать, если желаете пересечь впрямь. Лошадей, хотите иль нет, бросать надо.

– А не врешь?

– Сходи, сведай, ваше благородие.

– Космоногов!

– Точно так, господин есаул. Далее Собачье болото. Пешком, ежели знать тропу, преодолеем. А лошади увязнут, придется спешиваться.

– Ну, нет... Вертаемся... Куда же без лошади...

– К тому же золото, полковник. Ваша вонючая амуниция, доктор. Оружие, господа...