Никита Никуда
Шрифт:
Пользуясь случаем и мыслью о том, что и ее майор перебрался к всевышнему, эта тоже пустующая женщина тут же взгрустнула. Сколько их пустует по всей Руси? Грустью долы ее полнятся. Меня больше беспокоило возбуждение, охватившее жителей небольшого сравнительно городка. Всем куда-то некогда. Все куда-то мчатся наперегонки. Словно дорога дурью посыпана. Тоже притязают на приз? Успокаивало меня лишь то, что мчат притязатели не к болоту, а немного в другую сторону.
Однако по мере того, как солнце взбиралось выше, лес все более полнился звуками, несмотря даже на то, что от дороги мы уже далеко отошли. Стали
Создавалось впечатление, что на пикник, на пенек, в лес по выгоду, сорвалось все население, оставляя следующие следы: бутылки, клочья одежд в чапыжнике, красную шапку-ушанку, чей-то новенький сапожок, а однажды - что-то тускло лоснилось в кустах, я поднял - у меня в руках оказалась искусственная нога, тоже новая, к которой этот сапожок как раз подходил. Нога была деревянная, с инкрустацией и искусной резьбой по всей поверхности, произведение прямо-таки искусства, настоящий шедевр. Я даже некоторое время тащил эту ногу с собой, но потом она показалась мне тяжела, и я ее бросил.
Чем дальше в лес, тем общество становилось гуще. Мы то и дело натыкались на следопытов - самого разного возраста и социального положения. Группа Народного Образования, о которой упоминала Ботаника. Кумиры регионального уровня, легко, но элегантно одетые. Попсовые девочки на каблучках. Пьяненькая провинциальная интеллигенция - вышли в лес, как по грибы. Пролетела балетная танцовщица на цыпочках, едва касаясь земли. Страстно дыша, пробежал стайер. Местный музыкальный коллектив высыпал всем созвездьем. Какое-то молодежное объединение - форма парадная: белый верх, черный низ - громко заявляло о себе, распевая мажорные молодежные песни. Пенсионеры шли, держась друг за друга, но очень скоро, словно выигрывая чемпенсионат, имея общие интересы с молодежью. Заблудший, отколовшийся от руководителя коллектив, топтался на месте, не зная теперь, на кого опереться и куда двигаться. Дед торопил, дергал за руку внучка: я тебе ужо ежа покажу. Молодожены шли, переругиваясь, таща на себе двуспальный мешок. Геолог-одиночка, партия археологов, группа нищенствующих монахов, свора просто нищих, еще какое-то отребье в отрепьях, попутно прося подаяния и подворовывая, умело обходя силки и петли и не соблазняясь приманкой, которой были прикрыты капканы, волчьи ямы, западни, силки. Доносился до нас и собачий лай, но самих псов не было видно.
Некоторые соискатели мне были смутно знакомы по прошлому жительству в этом городе или из газет, другие были откомментированы Маринкой. Были и совсем ни мне, ни ей незнакомые, чужестранцы в нашей стране. Неместный немецкий говор достигал наших ушей: Гамельн ли, Гэммельн, Гиммельн.
– Доннерветтер!
– выругалась Маринка.
– А эти-то откуда взялись?
Пес поначалу кидался на всех, как на местных, так и чужих, но видя, что его не боятся и даже не замечают, эти свои совершенно напрасные метания прекратил.
Правее нас продвигалась городская администрация во главе с мэром: большей частью рыхлые, пожилые. Магистрат, однако, не впустую прогуливался, а одновременно административные функции осуществлял. Честной чиновный люд то и дело хватался за телефоны, писарь все время что-то строчил, метались курьеры, работа, кипя, спорилась. Контора пишет, бухгалтер пляшет. Бургомистр поминутно
Но нас в свою очередь тоже нагнали и обскакали какие-то блондинки в высоких сапогах и с лопатами, очевидно, блудницы этого города. Вольные - парами и поодиночке - попадались и раньше, эти же шли отдельной организованной группой - от культурного центра досуга 'Дом Жуан' ('Хуан Хаус'). Я посочувствовал страстотерпицам, ломающим каблуки о пни, корни и сучья, вместо того, чтобы заниматься своим прямым промыслом. Пастись, то есть, в пастельных лугах, ощипывая мужчин, а не брести буреломом.
Неприкаянный леший, словно лишний в этом лесу, не знал, куда от них спрятаться.
– Мужичо-о-ок!
Но мужичок так рванул от них, что только лапти мелькнули.
– Сколько их здесь...
– невольно вырвалось у меня.
– Дохуя, - сказала Маринка. Я сурово взглянул на нее, предполагая положить конец всей этой похабщине.
– Нафаллом, - поправилась она.
Фаллическое количество, молча согласился я. Хотя фактически, возможно, и больше. Сколько и кто только не населяет этот, безусловно, безумный мир.
Одни целеустремленно продвигались в выбранном направлении, устремив взор впереди себя, словно им что-то блазнилось вблизи. Другие - бегали, прыгали, смеялись, орали ау, дразнили лешего. В экологическом восторге ахали и вдыхали чистые воздуха. Ё-моё, ёж, ёлочка. Не будь эти паразиты леса столь безнадежно разобщены, могли бы, объединившись гурьбой, проторить тропу или прорубить просеку. Безрадостная судьба человечества мне открылась в том. Я взгрустнул.
Уж полдень близился. Моя потаскушка стала приотставать.
– Мне приспичило...
– скулила пастушка.
Я наддал ходу. Мне было не до буколических проказ. Она же продолжала роптать.
– Потерпи, - сказал я.
– Если мы будем то и дело останавливаться ради этого, то у нас ни малейшего шанса успеть вперед всех.
– Ни мужа, ни шанса...
– хныкала Маринка.
– Я твой шанс, ясно?
– Ну что вам трудно туда-сюда?
– заглядывала она мне в глаза. Я в свою очередь невольно загляделся в ее: чистота белка, цвет, блеск.
– Вот Шурик, в отличие от вас, меня безотказно любил.
Мученик, а не муж, посочувствовал я покойному. При таком обилье народа в лесу я не мог даже помыслить об этом. Мало того, что эти туда-сюда, эти входящие-выходящие приходилось душевной мукой оплачивать, а тут еще посторонних, как блох в шерсти. Обнаружив в себе источник стыдливости, игнорировать его я уже не мог. Стыдостраданье доходило до того, что в пору бы провалиться.
– Я совсем обессилела.
– Она села.
– Будь я вам по сердцу, а не по херу, мы бы давно уже перепихнулись и дальше пошли.
– Не распускай нюни, - строго сказал я.
– Я уже все нюни выплакала. Нет во мне никаких нюнь.
Скулеж ее сделался невыносим. Очевидно, ее дело и впрямь отлагательства не терпело, а я все отлагал, отлагал. Я сделал еще десяток шагов, стараясь не обращать внимания на ее нытье. Оглянулся: она с места не двинулась.
Делать нечего, придется ее ублажить, вздохнул я. Коль уж воспылала ко мне этим пламенем. Не тащить же ее на себе. Бросить ее, как есть, мне почему-то даже в голову не пришло.