Никита Никуда
Шрифт:
– Ваша терпимость к параллельным мнениям заслуживает всяческого уважения, - одобрил доктор.
– Однако чтоб не допустить резни на почве зоологической розни, я придумал наиболее заядлых - пороть. Я и тебя, вот увидишь, велю выпороть, как только наша дискуссия подойдет к концу. Да она и подошла, впрочем. Добавлю только, что, как мне думается, вечного человека, о котором все ваши помыслы, не может быть никогда. Хотя бы потому, что по прошествии некоторых столетий он все равно обрастет шерстью и, благополучно эволюционировав, примкнет к нашему стаду, выполнив свою зоологическую задачу не тем, так этим путем. Природа, видишь ли, не сочувствует таким намерениям и все равно рано или поздно
Долгогривый перевел дыхание и сделал своим знак - махнул рукой, словно шашкой лозу рубил.
– Позвольте еще...
– засуетился доктор.
– Будет с тебя. Мы не на философском сборище с блудницами и флейтистками. Предгоминиды - постгоминиды... Сейчас надергаем прутьев и разберемся, кто есть кто. А кого нет и быть никогда не может. Человек начинается там, где кончаюсь я, как бы то ни было и ни выглядело. Так что не буди во мне человека - убью.
– Хотя бы словечко...
Доктору стало не по себе. Возникла в памяти графиня Дюбарри, просившая еще минуточку. Гипотетические предки на дереве придвинулись ближе, образовав кольцо. Двое-трое принялись отрывать от дерева гибкие побеги ветвей. От ужаса предстоящего унижения у доктора на мгновенье ослабли руки, пальцы разжались, и он полетел вниз, но был схвачен за привычный к этому воротник и привлечен к ответственности.
Как происходила экзекуция и долго ли она длилась, доктор не помнил и боли не чувствовал. Находясь на грани потери сознания, он лишь услышал голос крупноголового:
– Попадешься еще на крамоле - не только высеку, но и высушу. А теперь иди. Передай привет приматам.
Зажмурив глаза, он вдруг завопил. Сколько продолжался этот слепой вопль, доктор не мог припомнить впоследствии. Он очнулся на дереве, по-обезьяньи крича, а едва опомнившись, тут же прекратил вопль и огляделся, удивившись тому, как его угораздило столь высоко влезть, не имея к тому природных способностей, и более того, втянуть за собой саквояж. Вокруг по-прежнему простирался лес, но тропа была рядом, под ним. Он пошевелился, размял сведенное судорогой члены, и стал осторожно спускаться. Легкость и радость жизни, с какой он скакал в ветвях, совершено его оставили. Вспомнив эти свои ощущение, он признался к собственному стыду, что ему нравилось быть обезьяной. Зов ли Руссо припомнился - мол, назад к природе? Зов наших предков, обезьян? Инстинкты над разумом возобладали, выйдя из подсознания, радуясь, что обрели легальность?
Кажется, многогривый упоминал о Руссо. Снова стать обезьяной на радость вам? Нет уж, увольте. Отдаю свои хищные инстинкты за лишний грамм мозгов. На миг крупноголовый вновь возник перед ним, монументальный, словно памятник Кинг-Конгу. Ужаснувшись этому видению, он приостановил спуск и огляделся. Нет, никаких обезьян вблизи не было. А главное лес по-прежнему был безлюден, не было свидетелей его унижения.
Однако, какие канальи. Самих бы с ветвей совлечь и высечь.
Может, привиделось. Уж не съел ли чего галлюциногенного я или этот примат? Существует ведь мненье о том, что воображением и как следствие - происхождением - человек обязан галлюциногенным растениям. Но нет, ничего глюкотворного вблизи него не росло.
Вся тыльная часть его туловища чесалась. Спустившись и став у подножия, он обнажил спину и попытался обозреть через плечо собственный тыл. Никаких следов от экзекуции он не обнаружил, но зуд не проходил. Как если бы его действительно высекли, но не только что, а несколько суток назад. Или жара была этой почесухе причиной? Воздух был раскален. Всё, способное двигаться, забилось в щели. Обозленной обезьяной скалилось солнце. Хорошо хоть тень падала на тропу и не давала спалить его заживо.
Доктор оделся и, подхватив саквояж, уже более
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Я бы спал, пожалуй, и до полудня, настолько предыдущие передряги утомили меня, но Маринка под утро стала нервничать и ворочаться, и дело было даже не в приближении урочного часа, промежутки между которыми мне удалось раздвинуть уже до семи часов. Этот час настал своим чередом и был мною в полусонном состоянии благополучно прожит. Но Маринка и после этого продолжала беспокоиться и вертеться, что-то ее тревожило и помимо, и так она меня напрягла, что пришлось ее растолкать и подать сигнал к выступлению.
– Шумит сыр-бор... Горит, однако, - сказала она, встав на четвереньки и высунув нос наружу.
– Может, костер?
– засомневался я, но главным образом потому, что перспектива лесного пожара меня никак не устраивала, так как в лучшем случае отменяла наше дальнейшее путешествие, а в худшем... С худшим лучше не сталкиваться. Раздраженный и не вполне выспавшийся, я был склонен объяснить ее поведение обонятельными галлюцинациями.
– Что я пожара не распознаю?
– обернулась, не меняя позы, Маринка.
– От паршивого костришки не отличу?
– Какая в таком случае группа сложности?
– спросил я.
– Хорошо горим, - сказала она.
Очаг, по ее мнению, был где-то в районе болот. Во всяком случае, ветер дул оттуда, а в запахе дыма ею угадывалась хорошая примесь прошлогоднего камыша. Она даже, как жена пожарного, тут же при мне вычислила, что пожар, распространяемый со скоростью ветра, часа через два будет здесь.
Я пока что даже запаха не ощущал. Даже сосны еще ничего не предчувствовали. С юга, правда, небо застлано было серым, но при отсутствии панических настроений эту серость можно было принять за облачность. Поэтому я не решился так сразу расстаться с выбранным вчера направлением, не повернул назад, но и пускаться в сторону болот не отваживался, так что некоторое время мы двигались перпендикулярно этим обоим курсам и параллельно отрезанной от нас пожаром кромке болот.
Так двигались мы минут двадцать и никого не встретили до тех пор, пока не наткнулись на милицейский отряд. Причем первым на них наткнулся пес и подозвал нас. Мы подошли. Они нас тоже заметили и велели стоять. Мы встали.
– Подойдите поближе.
Мы и это выполнили. Было их человек пятьдесят.
По всем признакам: наличию порожних и груженых машин, основательной экипировке каждого и запасу провизии, это тоже была экспедиция, и стали станом на поляне они еще с вечера, переночевав. Сейчас палатки были свернуты, их и другой инвентарь грузили на борта машин. О пожаре, очевидно, им уже было известно. Или вертолетчики доложили сверху, или Быкатый из очага, хотя этот последний, по мнению Маринки, не удержался, скорее всего, от соблазна и сам совершил поджог.
Очевидно, менты попутно осуществляли и прямые обязанности, ибо при мне привели из лесу и арестовали двоих, а группа заблудших девушек давно уже толклась на поляне, дожидаясь, когда их каким-либо попутным фрахтом препроводят куда-нибудь. Возможно, что менты таким образом избавлялись от конкурентов, выселяя их из лесу, но учитывая пирокатарсис, что переживала сейчас природа в районе Собачьих болот, мера было законная и своевременная.
Маринка занервничала, а я коллегам обрадовался и с удовольствием, не дожидаясь от них требований, предъявил одному майору свое милицейское удостоверение. Майор мне не так обрадовался, как я ему, но все же, пожелав мне здравия, предложил: