Никита Никуда
Шрифт:
Видно, что это буддийское поселение раньше окружала стена. Фрагменты ее, выполненные из заостренных бревен, какими раньше в Сибири обносили остроги от нападенья бурят, еще кое-где в старой части города сохранились. Дорога же, на которой стояли мы с лошадью, упиралась в некое подобие КПП, каковым служило каменное арочное перекрытие и башня, наподобие нашей, съёмской, Пороховой.
Слева за городом громоздились какие-то груды - свалка, наверное. Справа протекала река, еще не вернувшаяся в русло после весеннего половодья. Часть квартала, состоявшего из деревянных домов,
Этот городок, окруженный помойками, симпатий к себе не вызывал.
Жара усиливалась, а воняло так, словно ударом о камень разбили тухлое мировое яйцо. Я даже подумал, что населения в этом пункте нет, ибо не выдержали, окислившись этим воздухом - умерли или ушли, но перед самыми городскими воротами функционировала заправочная станция, стоял вагончик - 'Замена масла. Крышевание. Шиномонтаж'. Из вагончика вышел, приглядываясь к нам, рабочий мужчина с баллонным ключом через плечо. Спереди на нем был замызганный фартук.
– Что это, братец, воняет у вас так?
– первым делом спросил я после приветствий.
– Продукты разложения общества бродят. Да ты привыкнешь, входи, - заверил меня монтажник.
– Вообще-то нам за реку. Да вот что-то паром...
– За реку? Там, говорят, раздолье. Трава по пояс. Хоть косой коси да косяк набивай. А паром снесло вниз по течению.
– Я давно еще слышал, что здесь деревня была. А теперь гляжу - город возрос. Неужто буддизму прибыло?
– Буддисты ушли давно. Только слово от них осталось. Да вот только растолковать некому, что сия Манда означает.
– Куда же они переселились?
– В Нездешний район, - туманно объяснил этот рабочий, - Всеобъемлющей области.
Шутил, вероятно. Я ссадил с лошади Маринку, вынул из нее кляп, развязал. Обождал, что теперь будет. Но повела она себя тихо.
Мне не хотелось входить в этот город. Но справа и слева простирались мусорные холмы, и затеряться в них не хотелось еще более.
– А нельзя ли его обойти?
– Можно и обойти. А можно прямо, прошмыгнув через прошмандовочную. Так вам гораздо короче будет. Все равно стражи нет давно никакой. Кто хочет, тот и снуёт.
– А от кого крышуете?
– спросил я, желая соблюсти все формальности.
– От неприятностей. Наезды, оползни. Проститутки постреливают по четвергам.
– По четвергам?
– И по местным жителям. У них передел территории по четвергам. А впрочем, сегодня пятница.
Вполне могла быть и пятница. Я спорить не стал. Спросил:
– И сколько стоит мандат?
– Сколько не жалко.
Я сунул ему двадцать рублей - ровно столько мне было не жалко.
– Место укромное, скрытное, - сказал крышеватель, пряча деньги в карман и одаривая меня мандатом на предъявителя.
– Даже смерть тебя здесь не найдет, друг мой.
– Надо было больше дать, - шепнула Маринка.
– Я не собираюсь здесь разворачивать бизнес, - сказал я ей.
– Просто проберемся к реке и всё.
Очевидно, под прошмандовочной понималась проходная, пропускной пункт. Ворота заворочались, заворчали, двустворчатые, и хотя над ними было написано по-грузински: 'Пиздец здец', а сверху, словно свастика, свисал паук и норовил ухватить, мы вошли, таща за собой животное, так как я смутно надеялся, что лошадь нам еще пригодится: реку придется, возможно, на ней переплыть. Пес вошел вслед за нами сам. Какое-то время было кромешно, словно в мешке, но уже через десяток шагов снова забрезжило: коридор оказался короток.
Некоторое время мы, четверо, двигались по узким улочкам наобум, привыкая, как нам советовал крышеватель, к запаху, пока прохожий, похожий на сутенера, не попался нам на пути. Ничего не оставалось, как обратиться за разъясненьем к нему.
– Скажите, прохожий, а бляди в этом селении есть?
– спросил я, и тут же спохватился: ах, не то я спросил. До них ли? У меня к этому делу пятый интерес. Пах после удара еще саднило. От пениса только пенек остался. Просто хотел узнать, где находится почта.
– Кому и кобыла блядь, - сказал прохожий, глядя на нашу сутулую лошадь. Однако я заметил, что он и ко мне присматривается.
– А почтамт у нас не работает. Выходной.
Да собственно и почта мне была совсем не нужна.
– Тогда посоветуйте, как к вокзалу пройти.
Да что это я? Нам же к реке.
– Вы приезжие?
– Да, на лошади. Нет, мы пешком пришли, - одновременно сказали и я, и Маринка.
– Все мы тут пришлые, - сказал прохожий.
– А вокзал в Глубокой Манде, но тоже закрыт на ревизию.
Мы повернулись друг к другу спинами и разошлись.
Изнутри это мир, как и предсказывал милиционер, что нам лошадь дал, выглядел жутковато - как перинатальное представление о внеутробном существовании - поэтому мы, наверное, покидая утробу, и надрываемся воплем.
Нищие на панели, проститутки на паперти. Прочие образцы человечества. Жутковатые жители этих мест даже сожаления не вызывали. Не было мне жаль это жульё. Всё чахлое, спившееся, не посмевшее, жертвы аборта, абсурда, случайных случек и порочных связей, обстоятельств и воспитаний были швалью свалены здесь. Солнце над ними висело тусклое, словно лампочка вполнакала, так что можно было глядеть на него, не рискуя ослепнуть, безо всякой рези в глазах, и форму имело оно усеченную, словно от него оттяпали. Или это взгляд мой был черен, а свет - бел? Некоторое время за нами тащился какой-то бледный призрак, а за ним - еще более бледная - волочилась его тень.
Усатых, вопреки моим представлениям, основанным на слухах, было не так много, а в иных местах они и вовсе отсутствовали, так что впредь я решил непроверенным слухам не доверять.
Из общественных заведений нам попадались всё больше дома терпимости - притоны, бордели и другие бистро. 'Услуги и услады', 'Мир минета', 'Проказы. Разные', 'Тёлочная', или еще проще: 'Бабы (б/у)', и на эти пять или шесть заведений, находящиеся в пределах охвата глаз - только одно кафе, 'Три топора'. В 'Проказах' вопила какая-то женщина.