Никита Никуда
Шрифт:
Словосношенье, словоснованье, словоложество... Я бы всё эту чернокнижие словосожженью предал.
Однако и времени они, гимнософистки румяные, зря не теряли. За разговором я не заметил, как мы оказались окружены. Прорваться сквозь это кольцо с больной, напуганной поваром - до дрожи в ногах - лошадью, не представлялось возможным.
– Отпустите лошадь и женщину, - попросил я.
– И тогда, поскольку денег не густо, я уединюсь с самой грошовой из вас.
– Ах, я очень грошовая, - сказала высокая, обратившись сначала ко мне, а потом и к подельницам.
– И первая его еще у ворот обнаружила.
– У нее, правда, нога негнущаяся, - сказала широколицая.
– Но предметом владеет вполне.
Я не гнушаюсь негнущимися, но за свои деньги предпочел бы иметь более подходящий товар. Не в таком критическом физическом состоянии.
– Вы не в моем вкусе, - сказал я, от нее отстраняясь, хотя она и тянулась ко мне всем профилем.
– А вы меня пробовали?
– У нас только Альфа грошовее, наша ведущая девушка, - сказал сутенер.
– Практически ничего не берет и граничит с самопожертвованием. Но ее часы распределены по минутам на неделю вперед. Аллес пихалес. Вся рабочая поверхность в сплошных волдырях.
– Он вздохнул.
– Очередь к этой мученице. Вот, рекомендую, Бету.
– Бета, стоявшая не в первых рядах, обнажала банан и ела его.
– Не так дешева, но зато из числа самых заядлых.
Перед заядлой все расступились, и я волей-неволей вынужден был ее рассмотреть. Однако за исключением того, что роста была среднего и без усов, она практически ничем не отличалась от прочих.
– Да не стесняйтесь вы, выбирайте, - увлекал меня сутенер.
– У нас, кроме заядлых, еще и завзятые есть. Девочки опытные, а оптом еще дешевле. Берите двух. Бета, она безотказная.
Голова от ужаса кружится, глядя на них.
– Я такая... Потакаю всем, - хриплым голосом подтвердила Бета.
– Вы, часом, не храмовые?
– спросил я, видя такую жертвенность. Хотя в моем лице жертвенности, пожалуй, было больше.
– Хромые у нас далеко не все, - сказал Падлик.
– Пусть она сначала ноги согнет. А то может тоже негнущаяся, - сказал я, проследив, чтобы мои попутчики - Маринка, лошадь и пес - отошли достаточно далеко.
Бета, не сходя с места, сделала мне реверанс.
– Но...
– растерялась высокоразвитая.
– Я тоже требую удовлетворения.
– Потом, потом, - оттеснил ее шмаровоз.
Кажется, меня тут собираются по кругу пустить.
– Я все же эту беру, - поторопился я.
– Лавью на слове, - промурлыкала заядло-грошовая.
Я заметил, что спина этой Беты тоже плохо сгибалась, очевидно - застарелый ревматизм. Но менять ее было поздно: я уплатил. К этому времени я уже придумал, как бежать от этих идей. Мне не терпелось это намерение осуществить, покуда еще была возможность вырваться.
– Я ж не могу прямо здесь... получить... этвас... от вас, - сказал я почему-то с большими заминками.
– Давайте хоть за угол... с вами зайдем.
Я повернулся и пошел прочь по направлению к намеченному мной углу, услышав за спиной свистящий шепот заядлой:
– Вы меня качните, девчонки, а там я сама пойду.
Я оглянулся. Высокая тычком тронула Бету с места, сообщив ей момент инерции, отчего она качнулась и правда, пошла.
Ближайший угол от площади оказался метрах в трехстах. Покуда мы отходили, стараясь не ступить ногой в ведро и не разбиться об унитаз, она мне все жужжала про полнокровную экономику, про полноправную порнократию, про себя, полногрудую...
– Вот, потрогайте здесь.
Я покорно потрогал, где она мне велела, но наткнулся на кость. Мы свернули за угол. Я выглянул. Оставшиеся покуда ни с чем, тем не менее, не расходились, жестикулировали, видимо, создавали ко мне очередь.
– Ты пока возбуждайся, я сейчас, - сказал я, делая попытку от нее вырваться.
– Ах, я уже и так вполне возбуждённая, - сказала эта грошовая Бета, уцепившись за мой рукав.
– Вы меня только нагните, а там я сама. Ну, помогите же, - поторопила она.
– Смилуйтесь над моей юностью.
Я оглянулся на Маринку. Отошла она уже достаточно далеко, и выражение ее лица на таком расстоянии не прочитывалось.
Что мне было делать с этой несгибаемой бабой? Ну же, мужество, пробуждайся во мне. Я уперся коленом в живот этой грошовой, руками охватил ее шею и едва ль не повис на ней: только так мне удалось ее отклонить градусов на шестьдесят от ее вертикали. Потом оттолкнул ее, и она пала согбенной спиной на стену, успев вскричать негодующе:
– Блин, а как же минет?
Комом, лакомка. Я рванул с места так, что подметки оставил. Бежать по камням и обломкам фаянса голым стопам было чувствительно, но я бежал, рискуя искалечить ноги, на ходу маша нашей компании, чтобы тоже бежали. Оглянувшись, увидел, что вся стая сорвалась с места в погоню за мной, впереди же неслась обманутая мной Бета, пребывая в полусогбении, однако очень проворно семеня и на полкорпуса опережая кондуктора. Стая же, следуя за ним слепо, мчалась, чуть приотстав. Заядлая, сделав рывок, выдвинулась еще немного вперед. Тогда я подобрал на бегу камень и бросил в нее.
– Что ты камнями в проституток кидаешься?
– вскричала Маринка, на ходу и без церемоний переходя на ты.
– Тоже мне, без греха. Пистолетом стреляй.
Пистолет... Совершенно забыл про него. Я его выхватил и выстрелил в воздух, и этого выстрела мимо них оказалось достаточно, чтобы всем им попрятаться по углам. Приятной вам проституции. Я подумал тогда еще, что при их опасливости, имея 'Калашникова' и пару гранат, я вполне бы мог в одиночку свергнуть власть порнократии и поставить другой режим. Впрочем, тренер их и антрепренер все еще продолжал преследование, но его узенькие штанишки из поддельного бархата сильно замедляли бег, он отстал. Мы еще некоторое время мчались так, что ветер свистел в ушах, коим и сорвало этих ведьм замысел.
Остановились мы, отдышались. Ветер догнал нас и улетел далее - с депешей о нас? С кляузой? Вслед ему рванулся мусор и обрывки газет. Немного развеяло зловонный зной.
Газеты пишут - ветер носит. Я поймал одну. Это бы клочок местного правоохранительного органа, 'Полицай Цайтунг', но кроме информации об угоне их собственного автофургона, на этом клочке ничего более не поместилось. Да я и сам не знал, что мне хотелось в газетах найти. Надеялся, может быть, что газеты подскажут способ, применив который нам удастся покинуть этот Геенноград, обросший отбросами, этот город терпимости, этот богомерзкий отстойник.