Никоарэ Подкова
Шрифт:
– Слыхали, паны-браты?
– спросил дед.
– Слыхали, - отвечал атаман хохлов.
– Желаем его светлости здоровья и победы в Молдове. А ежели потребуемся, шлите весть.
Люди отошли, надели шапки и направились в каморку казначея, где задержались недолго. И снова, уже верхом, собравшись во дворе, кланялись они гетману, который спустился с крыльца, с белым посохом в правой руке.
– Счастливый путь!
– крикнул им господин Черной Стены и долго стоял на одном месте, глядя, как быстро мчатся всадники на север. Когда они совсем скрылись из виду, Никоарэ вернулся к своим давно заброшенным хозяйским делам.
Он
Яблони, ульи, коровник, припорошенные серебристой пыльцой, безмолвно радовались утреннему июльскому солнцу. Но сестры-подвижницы, развязав черные платки, закрывавшие им рот и заглушавшие голос, принялись сетовать на все, что только может стрястись с горемычными людьми в сей земной юдоли.
– Подобную засуху видели лишь пятьдесят лет тому назад, когда татары в поисках кукурузы ударили со стороны Очакова. Взметнулись тогда на коней наши запорожцы, вооружившись цепами, которыми молотили на току, и погнали ворогов к Бугу. Потом побросали цепы и взяли в руки сабли; разведали по деревням обратный путь насильников, встретили их бог весть где, у брода около Ингульграда, и отбили у них возы с кукурузой и прочую добычу. Так что, божьей милостью, в то лето было что есть...
Симеон Бугский говорит, чтобы мы не кручинились, ежели и не будет дождя; дескать, поедет он и привезет нам кукурузной муки и зерна. "Откудова, спрашиваем, привезешь атаман Симеон?" Это, слышь, ему одному ведомо. Откудова и в другие разы привозил. Из Египта. "Что же это, говорим, за город такой - Египет? Мы и не слыхивали о нем никогда".
А рыба у нас, когда наловим, есть, а когда не наловим, то и нет ее. Да если и наловим, так нет у нас соли, не можем засолить ее в бочках. "Не печальтесь, будет у нас и соль", - смеется атаман Симеон. "Откудова? Тоже из города Египта?" - "Тоже". С такими посулами атамана Симеона Бугского останемся мы и без рыбы, и без кукурузной муки, и безо всего. Твоей светлости на стол нечего подать будет.
– Не беда, поедим, что найдется, тетушка Нимфодора.
– Разве что книги. Благодарение богу, книг у тебя вдоволь.
– Что ж, мне и книг достаточно, тетушка Нимфодора.
– Да неужто, государь, от них сыт будешь?
– Отчего ж не будешь?
– Не поверю. Лизнула я как-то одну: отдает пылью.
– Если к книгам добавить то, что привезет нам атаман Симеон Бугский, - не пропадем! Вы и два года тому назад все жаловались. А разве атаман Симеон не выручал нас? Так будет и теперь.
– Так ведь тогда он понавез всего из Вроцлава. Из Вроцлава, а не из Египта.
Старые вдовы взглянули друг на друга и, смеясь, повернулись к улыбающемуся Никоарэ.
Митродора Ивановна сказала:
– С той поры, как постарел наш атаман, несет он околесицу. Был Симеон великим витязем, а теперь пора ему, видно, на печи лежать.
Дед Петря сердито забормотал что-то о беззубых и безумных бабах.
Обе вдовицы прикусили язычки и торопливо направились собирать яйца по куриным гнездам.
Атаман Симеон Бугский, иссохший, сгорбленный, хлопочет на пасеке. Окуривает колоду, чтобы срезать соты для хозяев Черной Стены. Домик его расположен
– Еще немало воды утечет, пока повесят на жердях шкуры таких барашков, - смеется дед Петря, шутя с ними.
– Погодите, годков через десять и я тоже войду в вашу братию.
– Не примем тебя, козаче, пока не насчитаешь, как мы, восемьдесят весен, - говорит дед Симеон Бугский.
Погода стоит тихая, ясная. Конец июля, солнце сверкает, однако не палит зноем; в чистом небе одиноко плывет в вышине легкое, пушистое облако. Подкова и дед Петря идут к обрыву, где кончается сад. Великолепен Днепр, далеко-далеко среди покосов и рощ простирает он зеркальную гладь своих вод. Кое-где зеленеют огороды, высятся колеса для полива, черпающие воду из прибрежных озер. На равнине, что тянется до самой кручи берега, старики-запорожцы посеяли ячмень и гречиху. Вдалеке среди зарослей чертополоха и бурьяна скачут двое одиноких всадников. Останавливаются, снова скачут.
– Они взяли с собой Болдея, пес поднимет им перепелов...
Болдей, собачка с вывороченными передними лапами, приучена отыскивать дичь в чаще густых зарослей. Когда вспархивает перепел, охотники останавливаются и выпускают сокола. Один из всадников спешивается и бежит к тому месту, где опустилась птица.
Это охотятся Младыш и Алекса Тотырнак. То один, то другой, соскочив с коня, поспешает по густой траве на звон соколиного колокольчика; сокола не видно на таком расстоянии, но Никоарэ и дед представляют себе каждую подробность охотничьей утехи и долго стоят, устремив в ту сторону взгляд...
Среди камней обрывистого берега скачет в гору, ища спасения, заяц. Должно быть, лиса поблизости - тоже вышла на охоту; но косой - мудрый, опытный заяц и знает, что враг его боится людей. Он петляет между кустами и прячется.
Внезапно Никоарэ чувствует себя сродни и этому ветру, и воздуху, и мирным этим просторам... Поет в груди его радость жизни, как не запоет никогда боле.
У каждого человека бывает, может быть один-единственный раз в жизни, такая минута, когда мысль, червь нашей плоти, замирает, а все существо наполняется небывалой, доселе не испытанной нами силой, память о которой остается навсегда - на мимолетное, убогое наше человеческое "всегда"!..
Никоарэ и дед Петря оторвали глаза от несравненной красоты; в саду царило глубокое спокойствие, явственно слышалось какое-то дремотное пчелиное жужжание. Дед Симеон Бугский поджидал в тени яблони вылета запоздалого роя и держал наготове дымарь, веничек из листьев мелиссы и роевню, намереваясь соединить этот рой с другим, таким же запоздалым.
– Великий ты искусник, брат Симеон, - проговорил Петря.
– Лови, лови своих пчелок, а я вытащу сюда старую бурку, да и отправлюсь к пану Храповицкому. Растелю я ее для сонной надобности где-нибудь тут на припеке, да и растянусь спиной кверху - пусть красное солнышко пронизывает мне поясницу калеными стрелами. Ноют старые мои кости, брат Симеон.