Никогда не играй в пятнашки
Шрифт:
Егорыч закряхтел, поворачивая грелке другой бок. Рядом с ним зашевелилась какая-то куча тряпья. Из кучи вынырнула маленькая лысая, на длинной тонкой шее, голова с невероятно сморщенной кожей на смуглом, заросшем несвежей серой щетиной, лице.
— Гхм! Егорыч! Стемнело уже! Просил же разбудить! — голова, как оказалось, умела громко и противно говорить, не смотря на жутко помятый вид. Видя, что сосед не реагирует, она добавила тише: — Тикать же надо. В этажку какую баррикадироваться на ночь. Ты что, Брендона встретил, что ли?
— Сам ты сбрендил, — Пётр наклонился, порылся в брошенном на полу под трубой полиэтиленовом
Он протянул бутыль другу.
— Свободному человеку… бренди… с утра… — сморчок снова укоризненно посмотрел на приятеля. — А давай!
Он бодро ухватился за горлышко и опрокинул бутылку в бедный зубами рот.
— Э-э, полегче! Присосался, клещ, — старик насилу отобрал спиртное у обнаглевшего соседа. Заметно повеселев, «Теодоре» вытерся рукавом затёртого пальто, когда-то имевшего оттенок бутылочного цвета, ныне скорее чёрного, и произнёс с чувством:
— «И лесной клоп не замечает своего ничтожества». Зулусская народная пословица. Ик-к! Вот помню, в девяносто восьмом, в Кейптауне, на симпозиуме зацепились мы языками с одним профессором…
Складка вдруг замолчал и погрустнел, как-будто вспомнив что-то очень неприятное.
— Коряво изъясняешься, литератор, — Пётр огляделся, ища глазами пакет. — Сказал бы просто: «Мал клоп да вонюч», короче и понятнее.
Фёдор задумался, глядя на бутылку мутнеющими глазами.
— Хм… И вправду короче. Но не яснее! — снова повеселел он и поднял вверх указательный палец.
Егорыч уже пожалел, что предложил выпивку. Вытерев ладонью горлышко, он сделал большой глоток. Благородная жидкость приятно обожгла внутренности.
— Ты где бренди взял? — спросил сморщенный, сосредоточенно размышляя о судьбах мелких кровососущих. — И водки-то нынче — поди сыщи…
Пётр усмехнулся.
— Места надо знать. А насчёт баррикад я вот что думаю. — Он снова приложился к бутылке. — Здесь окантуемся. Стены у НИИ толстые, три века стоят. Не то, что нынешние не-до-скрёбы из метробетона, от легкого ветерка шатаются. Меня на последних этажах всё время укачивает, до тошноты. И смотри, что я нашёл в здешней столовой…
Пётр опять шумно порылся в безразмерном пакете с большой красно-зелёной надписью «Т-етраэдр» и неожиданно достал видавший виды обрез охотничьей двустволки и помятую картонную коробку с патронами. Складка присвистнул.
— Это что — ружьё?
— Обрез, — Пётр хмыкнул, — интересно, куда так торопились парни из народного ополчения, что такую ценную вещь оставили? У них тут, оказывается, аванпост был. А НИИ тоже интересный оказался. Какие-то таблетки и ампулы в одном блистере нашёл, валялись на столе в лаборатории. — он достал из кармана блестящую упаковку и показал Фёдору. — Знаешь такие?
Фёдор взял упаковку в руки, повертел, изучая, и вернул приятелю.
— Хм, «Панацея-17». Ни действующего вещества, ни условий хранения. Не слыхал. Видать, что-то из нового.
— Ладно, посмотрим, вдруг пригодится. Панацея… Может, обезболивающее? — Егорыч убрал таблетки в карман и поднес оружие поближе к глазам. — Так, что тут у нас? «ИЖ-58». Ишь ты, «ижонок», калибр — двадцаточка. Давненько я не держал стволы в руке.
— Когда это ты держал?
— Давно… Когда ещё охоту не запретили, из-за массового исчезновения видов, значит. Идиоты! Ты же помнишь, у кого нефти своей не было, древесину стали пускать на синтез БКС этой проклятой, причём в страшных количествах. Сколько новых пустынь к концу века образовалось! А охота тут точно ни при чём, — Егорыч приблизил оружие к глазам, разглядывая, и качнул головой. — Это ж надо, так варварски спилить стволы! Не иначе, на коленке делали, — он взглянул на приятеля и продолжил. — Последний раз держал в руках в девяносто пятом, в сентябре, если память моя не врет. А через два месяца Союз развалился на Альянс Суверенных Государств, там уж совсем не до охоты стало. А я так любил на уточку сходить, с палаточкой да с резинкой… Хорошие деньки были! Сидишь в камыше, в лодочке, тихо так. Водичка в озерце чуть плещется… А вокруг на добрую сотню километров — ни души. Что ещё нужно было замученному суетой горожанину…
— А-а, мне тогда не до политики было, весь в работу ушёл, — Фёдор провел рукой по коробке. — Картонная. Надо же, сто лет картона не видел. Всю бумагу давно съели.
Пётр с укоризной поглядел на невнимательного приятеля, прервавшего тёплые воспоминания.
— Эх, Фёдор… Там ещё патроны есть, целый ящик. А ты всё говоришь, что старые вещи — бесполезная рухлядь. Некоторые ещё долго послужат. Предки не все дураки были, как нынче мода пошла думать…
Старик осёкся, вспомнив, что тех, кто мог бы ещё думать так или иначе, в последнее время становилось всё меньше, а скоро, может, и совсем не останется. Он откинул тряпки и, довольно бодро для своих лет, соскочил с трубы.
— Ладно, засиделись. Пойдем, Федя, обход сделаем, нет ли где прорехи. Неохота мне землю жрать да под себя ходить, на старости лет.
Фёдор, он же Теодоре, также прозванный в определённых кругах Сморщенным, а ещё Складкой, засуетился, распихивая тряпье между труб, чтобы дольше сохранило тепло, и тоже слез с насиженного места.
— Как скажешь, Егорыч, ты у нас голова. А ты точно стрелять-то умеешь?
— Везунчик ты, Ир, — Волк привычно оглянулся, потом снова посмотрел на меня. — Счастливчик.
Я сделал вид, что не понял, и слегка возмутился, улыбаясь украдкой.
— Это почему же?
— Такая девка тебя оберегает, любой ангел-губитель, или как их там, позавидует, — Волк усмехнулся и подмигнул Наде. Она улыбнулась нам обоим своей чудесной, озаряющей всё вокруг, улыбкой и продолжила перебинтовывать Волчью ногу.
— Хранитель, — поправил его ехидно заулыбавшийся Нанд.
— Что? — рассеянно переспросил Волк.
— Ангел, говорю, — хранитель, а не гу…
— Ты, смотрю, шибко грамотный. Ты давай не гу-гу… А-а, чтоб тебя оторвало!..
На очередном витке он сжал челюсти и втянул сквозь зубы воздух.
— Больно, Волчик? — Надя остановилась и с участием посмотрела на него.
Волк замотал огромной головой на могучей шее. Короткие, жёсткие, почти белые волосы его были густо присыпаны грунтовой крошкой и пылью. Маленький фонарик на его широченном лбе казался игрушечным.
— Затяни покрепче, девушка. Должен же я как-то до базы доковылять, а там уж подправят. Какой из меня теперь смотрящий, — он с досадой хлопнул ручищей по колену здоровой правой ноги. — Вот ведь никогда не думал, что пятнашка может в голень вцепиться, как собака какая. Кисель со вставными челюстями.