Николай Александрович Невский
Шрифт:
Вторая часть «Введения…» содержала обзор проблем. Так же, как и первая, эта книга предназначалась
для тех, кто собирался читать оригинальные китайские и японские сочинения и переводы с санскрита.
Множество религиозных направлений самого различного толка причисляли себя к буддизму. Что было у них общего? Какова их центральная проблема? Розенберг отвечал на вопрос о том, достаточно ли для знакомства с буддизмом европейских источников, дают ли японо-китайские материалы новое освещение проблемы.
Опыт Розенберга в подходе к материалу, методика исследования чрезвычайно важны были и для Н. А. Невского, который собирался посвятить свою стажировку
Н. И. Конрад избрал своей темой камбун — китайскую классическую литературу в Японии. Он уже был Автором солидной статьи о начальной школе в Японии. Эта работа написана им на материале, собранном во "время кратковременной командировки в Японию в 1912 году. В октябре следующего года появилась ее публикация.
• Более опытные старшие товарищи охотно приходили на помощь.
Н. И. Конрад вспоминает об этом времени: «Розенберг занимался буддизмом и был отправлен в Японию Федором Ипполитовичем Щербатским, который с присущей ему поразительной прозорливостью понял, что изучать буддизм в настоящее время нужно через Японию. Учитель и ученик, они были очень близки друг другу и в то же время очень разные. Чтобы показать, какая между ними была разница, разница двух поколений, я прочту два маленьких отрывочка. В 1919 году здесь, в Петрограде, уже была так называемая Первая буддий-~ская выставка (замечательное предприятие), где были прочитаны публичные лекции, в том числе и Щербатским, и Розенбергом. Лекция Щербатского — она называлась „Философия буддизма" — заканчивалась, например, так: „Тот самый Бергсон 2, на которого мы ссылались неоднократно в течение этой лекции (а Федор Ип
2 Бергсон Анри i(1859–1941) — французский философ-идеалист, представитель интуитивизма и филосо'фии жизни,
политович Щербатской любил сопоставлять некоторые учения индусов с теорией тогда очень модного, популярного, как известно, французского философа Анри Бергсона), в одном из замечательных своих докладов старался определить, что составляет существо философского учения и характернейшую черту всякого философа. Его заключение сводится к тому, что всякий философ вначале отправляется от какого-нибудь видения — от картины, в которой воплощается самое сердце его учения. Вся работа философа есть только стремление так или иначе истолковать и понять назначение этой картины, которая является опосредующим звеном между наблюдаемым миром и создателем самой теории".
Так закончил лекцию Щербатской. Лекция же Отто Оттоновича Розенберга называлась не „Философия буддизма", а „Миросозерцание современного буддизма на Дальнем Востоке". Очень важно обратить внимание на эту разницу в наименованиях. Розенберг закончил свою лекцию так: „Сближение Европы с Востоком усиливается. Все более и более рушится преграда, разделявшая народности, но не понять нам народы Востока, если мы не будем знать их души, не будем понимать того, чем живут и чем вдохновляются их лучшие мыслители, художники и поэты, если мы не будем знать, чем живет широкая масса народа".
И вот Николай Александрович Невский приехал к нам.
Дело в том, что из слов Розенберга можно понять: он изучал буддизм в Японии совершенно иначе, чем предполагал его учитель. Меньше всего он сидел над текстами и больше всего ходил по монастырям, храмам, разговаривал с монахами, иначе — его интересовал буддизм не как философема, а буддизм как действие. В известной мере такие же настроения были и у другого товарища Николая Александровича Невского, которого он застал в Японии, у Конрада. Конрад
дизм был признан зоной влияния Розенберга, китайская культура в Японии — зоной влияния Конрада, а зоной влияния Невского — синтоизм, то есть национальная идеология японцев».
Первые полгода своей стажировки Невский большое внимание уделяет литературе вопроса, ему необходимо хотя бы в общих чертах уяснить сущность основных синтоистских учений в исторической последовательности ях возникновения.
«Начал он, по традиции, конечно, с памятников, с тех же самых памятников, которые всем хорошо известны как литературные и исторические. Те же „Нихонги", те же „Кодзики", „Норито" и так далее, т. е. памятники VIII–IX веков. Но Николай Александрович, может быть в известной мере под воздействием своих коллег, не стал заниматься исключительно изучением памятников, окружив себя монографиями, трудами современных г профессоров японских. Нет, он взял старых токугавских /авторов, которые по-своему разрабатывали все эти памятники, и остановился главным образом на тех, которые больше всего занимались синтоизмом, в частности Хирата Сатоми. Николай Александрович стал одним из крупнейших знатоков этого выдающегося, чрезвычайно интересного мыслителя XVIII века. После него никто этим Хирата Сатоми не занимался, специально по крайней мере. Но в то же время это была одна линия работ, и, разрабатывая ее, Николай Александрович приобрел огромное знание материала по фольклору и превосходным памятникам…»
Переводы «Норито» — синтоистских гимнов VII–VIII веков Н. А. Невский спустя много лет опубликовал. До сих пор «Норито» в его переводе остаются в числе лучших образцов переводов памятников древней японской поэзии. Н. И. Конрад по поводу этой работы говорил:
«Перевод отличается тем качеством, которое пленяло почитателей раннего Мандельштама. Творчество раннего Мандельштама было в одной критической статье определено удивительно любопытным выражением „велеречивая строгость". И вот в этих гимнах этя велеречивость, эта торжественность, эта, даже если хотите^ многословность сочеталась с поразительной точностью каждого слова, каждой формулы».
«Подобно тому, как вздыхающий ветер восьмислойные тучи небес раздувает, как мглу утреннюю с мглой вечерней развевает ветр утренний с ветром вечерним; подобно тому, как громадный корабль, стоящий в громадном заливе, отвязавши у носа, отпустивши корму,
толкая, пускают в великую моря равнину;
подобно тому, как деревья густые, что в далях,
сносятся с корня
топорами калеными,
топорами проворными, — оставшихся прегрешений не будет:
они снимутся и очистятся».
Но параллельно с изучением памятников, а может быть даже предпочтительнее, определилась и другая линия исследований синтоизма.
«Обозначая словом „синто" или синтоизмом национальную японскую религию, как это принято в европейской науке, — писал Невский в отчете университету, — должен сделать весьма существенную оговорку, чтобы не вводить в заблуждение лиц, сталкивающихся с этим термином; а именно, что синто не есть понятие абсолютное, позволяющее каждому, слышащему данное слово сразу же вызвать в мозгу сущность концепции, обозначаемой данным термином. На вопрос, что такое синто, вряд ли много японцев даст удовлетворительный ответ…»