Николай II
Шрифт:
Для политически грамотных читателей комментировать данное обстоятельство нужды не было: нарушив закон, Михаил Александрович не мог рассматриваться в качестве наследника российского престола. Своеобразно доказывалось это и в брошюре, посвященной десятилетию со дня рождения цесаревича Алексея Николаевича. «От времен седой старины и до наших дней, — подчеркивал ее составитель, — русский народ с понятием государя неразрывно связывает понятие наследника его в прямом колене. Он, безусловно, подчинял себя только прямой отрасли „от царского колена“. Так было искони, так осталось и теперь. Многое изменилось в русской жизни и в русских обычаях, но не изменилось отношение народа к верховному вождю своему, не изменились его воззрения на преемственность царской власти» [86] .
86
Его
Таким образом, громко заявлялось о том, что наследник — это сын правящего монарха, а не его ближайший родственник. Соответственно заявленному, от официальных публицистов требовалось всячески подчеркивать, что порфирородный ребенок, переживший тяжелую болезнь в 1912 году, полностью оправился и состояние его здоровья позволяет не беспокоиться за будущее, которое рисовалось радужными красками. «И ныне, — резюмировал в 1914 году составитель брошюры, — празднуя десятую годовщину дня рождения возлюбленного сына своего, государь с отрадой в душе видит, что на добрую почву пало посеянное им, не погибнет великий труд его жизни». Завершало брошюру наивное стихотворение:
Небо хранит тебя, милый, Царственный отрок, родной: Будут служить твои силы Руси великой, святой.Итак, цесаревич Алексей Николаевич рассматривался как единственныйполноправный наследник всего достояния Российской империи, причем не только по закону, но и в соответствии с «традицией». То, что в истории Императорского дома Романовых случалось и по-другому (например, в 1825 году, когда бездетному Александру I наследовал брат Николай I), в расчет не бралось. Тем самым давался однозначный ответ тем, кто предлагал царю изменить закон о престолонаследии (в частности, великому князю Николаю Михайловичу, предложившему в связи с болезнью цесаревича в 1912 году передать права на трон роду старшей сестры Николая II, великой княгини Ксении Александровны).
Предвоенное пятилетие — время многочисленных официальных торжеств, имевших общегосударственное (и церковно-политическое) значение. Для царя они были доказательством того, что революция 1905 года — не тревожный симптом разрушающейся связи монарха и его народа,а внутреннее «нестроение», вызванное скорее внешними обстоятельствами. В таких условиях сильный премьер, отстаивавший неразрывность идеи «успокоения» и реформ, мог только раздражать. П. А. Столыпин должен был разделить участь С. Ю. Витте. Лишь трагедия 1 сентября 1911 года, когда Столыпина смертельно ранил агент полиции и провокатор Д. Г. Богров, не позволила царю отправить своего первого министра в отставку. Но у назначенного на его место В. Н. Коковцова не могло быть сомнений в том, что Николай II желает видеть в премьере исполнителя своей самодержавной воли,не нового Столыпина — властного и сильного, умевшего «дружить» с Думой и добиваться претворения в жизнь намеченных задач, а чиновника, понимающего пределы собственной власти не только «по закону», но и в соответствии с представлениями об этом царя.
Спустя месяц после смерти П. А. Столыпина в разговоре с Коковцовым императрица Александра Федоровна откровенно предупредила его: «Мы надеемся, что вы никогда не вступите на путь этих ужасных политических партий, которые только и мечтают о том, чтобы захватить власть или поставить правительство в роль подчиненного их воле». Разумеется, новый премьер заверил, что всегда старался быть «вне всяких партий», не забыв упомянуть и об усложнившемся положении — «в Думе нет более того сплоченного умеренно-консервативного большинства». Слушая его, Александра Федоровна неожиданно заметила, что премьер постоянно сравнивает себя со Столыпиным: «Мне кажется, что вы очень чтите его память и придаете слишком много значения его деятельности и его личности. Верьте мне, не надо так жалеть тех, кого не стало… Я уверена, что каждый исполняет свою роль и свое назначение, и если кого нет среди нас, то это потому, что он уже окончил свою роль и должен был стушеваться, так как ему нечего было больше исполнять. Жизнь всегда получает новые формы, и вы не должны стараться слепо продолжать то, что делал ваш предшественник. Оставайтесь самим собою, не ищите поддержки в политических партиях; они у нас так незначительны. Опирайтесь на доверие Государя — Бог вам поможет. Я уверена, что Столыпин умер, чтобы уступить вам место, и что это — для блага России».
Проще говоря, — Александра Федоровна искренне верила в возможность вернуться в прошлое, восстановив самодержавие в дореволюционных масштабах. Времена изменились, следовательно, должны измениться и политики. Вспоминая дела давно минувших дней, барон М. А. Таубе писал, что после убийства П. А. Столыпина идея «объединенного правительства» была похоронена, а «внутренняя борьба ведомств и соответствующих министров продолжалась подчас подлинно безрезультатно».
Мечтавший о восстановлении самодержавия во всей полноте, Николай II только укреплял «самодержавие» своих чиновников, оставляя за собой право в любой момент отправить их в отставку. Помыслы царя были по-своему честны и благородны. Самодержавная «идея» (так, как он ее усвоил) заставляла Николая II с болью вспоминать манифест 17 октября 1905 года — ведь он с детства усвоил: права царя на неограниченную власть — не политического происхождения, а религиозного.Неслучайно С. Ю. Витте, отмечая развитие государственных пороков царя — как правителя самодержавного и неограниченного, четко (в двух словах) сформулировал credoНиколая II: «Бог и я». Такая жизненная установка определяла и отношение к народу, идеализировавшемуся несмотря ни на что.
Удивлявшее многих современников благоволение царя к Союзу русского народа, возникшему в ноябре 1905 года, думается, не в последнюю очередь определялось его верой в исконный монархизм «простого мужичка», в грозные годы революции вставшего на защиту монархии и монарха. Так, 23 декабря 1905 года Николай II принял большую депутацию «союзников» во главе с председателем Главного совета Союза русского народа А. И. Дубровиным, который поднес царю и наследнику значки членства в СРН. Значки были приняты; царь просил передать свою благодарность всем русским людям, примкнувшим к СРН, особенно крестьянам, и призвал русский народ в трудный час к единению.
В июне 1907 года все газеты опубликовали текст телеграммы царя на имя Дубровина. «Передайте всем председателям отделов и всем членам Союза русского народа, приславшим Мне изъявление одушевляющих их чувств, Мою сердечную благодарность и готовность служить престолу и благу дорогой родины. Уверен, что теперь все истинно верные и русские, беззаветно любящие свое отечество сыны сплотятся еще теснее и, постоянно умножая свои ряды, помогут Мне достичь мирного обновления нашей святой и великой России и усовершенствования быта ее народа. Да будет же Мне Союз русского народа надежною опорою, служа для всех и во всем примером законности и порядка. Николай».
Переписавший текст телеграммы в свой дневник граф И. И. Толстой констатировал, что царь всецело сочувствует ретроградным учреждениям черносотенцев и преисполнен радости по поводу роспуска Второй Государственной думы. Действительно, царская телеграмма не могла не обескуражить, — ведь даже в правых кругах Дубровин имел чрезвычайно плохую репутацию (Б. В. Никольский, например, называл его «противным, грубым животным»). Но дело было не в Дубровине, а в организации, которую он возглавлял. Царь верил, что Союз русского народа объединяет миллионы его верноподданных, что для этих миллионов слова о самодержавии — не пустые фразы. К тому же и устав СРН гласил: «Благо Родины — в незыблемом сохранении православия, русского неограниченного самодержавия и народности», причем самодержавие «создано народным разумом, благословлено Церковью и оправдано историей; самодержавие наше — в единении царя с народом».
Это были мысли самого Николая II, политически воспитанного в духе старой уваровской триады. Безусловно, прав петербургский историк С. П. Подболотов, указывающий, что «Николай II с его патриархальным видением своей политической роли никогда не собирался заниматься партийной политикой. Сотрудничество царя с СРН и прочими монархическими организациями более носило характер взаимного ободрения, чем осуществления политической программы». Движение имело сочувствующего, но достаточно индифферентного царя, а роман с черной сотней так и не перерос в брачный союз. Самодержец не мог допустить появления рядом с собой влиятельного «вождя русского народа».