Николай II
Шрифт:
Значит ли сказанное, что заявление о приоритете частной жизни есть негативная характеристика последнего самодержца? Нет, такой вывод был бы ошибочен. Николай II искренне полагал, что имеет право на приватность. Иначе не стал бы редактировать книгу А. Г. Елчанинова. Не желая публичного обсуждения себя и своей семьи, он не хотел скрывать от подданных того, как проходит будничная жизнь порфироносцев и их детей. Да и скрывать-то было нечего. Семья была дружная и чистая. Неслучайно в книге имелся специальный раздел о царских детях, в высокопарных выражениях сообщавший банальную правду: родители любили детей, а те отвечали им взаимностью… Чем проще и откровеннее истина, тем сложнее бывает в нее поверить. Однако в царской семье все обстояло именно так, как излагалось в книге.
К 1913 году старшие дочери Николая II были
Как это часто бывает, слух оказался неверным: старшая дочь Николая II замуж не вышла. Не вышла замуж и любимая дочь царя — великая княжна Татьяна. Младшие сестры Ольги и Татьяны, в силу возраста, накануне войны с матримониальной точки зрения еще не рассматривались. Императрица, лично занимавшаяся воспитанием великих княжон, внимательно следила за тем, с кем они общаются, опасаясь сближения дочерей с аристократическими семьями и даже с многочисленными кузинами. Стремясь воспитать детей «правильно», императрица уделяла большое внимание религиозной «составляющей». Ее дочери были глубоко религиозными и мистически настроенными христианками («под влиянием Распутина молоденькие великие княжны утверждали, что они никогда не выйдут замуж, если замужество может означать отход от православия»).
Они глубоко любили Россию и, если верить А. А. Вырубовой, «не допускали мысли о замужестве вне пределов родины и вне православия. Девушки хотели служить России, выйти замуж за русских и иметь детей, которые бы тоже служили России». Максимализм юности не девальвирует искренность чувств великих княжон, но вызывает некоторые недоумения — а как же «избранник» Ольги Николаевны, болгарский принц Борис? Впрочем, логика в данном случае неприменима: та же А. А. Вырубова заявляла, что только революция помешала дочерям последнего самодержца выйти замуж за представителей иноземных царствующих домов. По ее же утверждению, императрица «пролила немало слез, зная, что как царские дочери, они никогда не смогут выйти замуж по любви, а выбор их должен быть обусловлен политическими или иными подобными соображениями».
Но удивительно не это. В конце концов дочери поступили бы так, как предписали бы им родители, — с самого раннего детства великим княжнам прививалось чувство долга. Важнее другое — странный инфантилизм царских дочерей, о котором писали общавшиеся с ними современники. «Надо отметить, — вспоминал генерал А. А. Мосолов, — что великие княжны — я говорю о том периоде, когда две старшие были вполне взрослыми барышнями, — часто разговаривали как 10–12-летние дети». Ничего удивительного в том не было: лишенные возможности нормально общаться со сверстницами, жившие по правилам, жестко установленным матерью, великие княжны были обречены обходиться без близких друзей, на правах детей занимая свое место в мире взрослых.
Как уже говорилось, с течением времени надзор за ними перешел к гофлектрисе императрицы — Екатерине Адольфовне Шнейдер, племяннице лейб-медика Г. И. Гирша. В свое время она учила русскому языку великую княгиню Елизавету Федоровну и сумела произвести наилучшее впечатление на ее младшую сестру. Эта обрусевшая иностранка не предала своих венценосных покровителей, оставшись с царской семьей и после гибели монархии. К сожалению, искренность и честность не всегда могут заменить воспитание. Е. А. Шнейдер при всех своих достоинствах была только исполнительницей предначертаний Александры Федоровны, не имея
Здесь, впрочем, стоит сделать отступление, вспомнив, что старшая дочь Николая II имела возможность выйти замуж в 1917 году. Многократно упоминавшийся генерал А. А. Мосолов писал, как в годы Великой войны, уже в качестве посла в Румынии, докладывал императрице о матримониальных намерениях румынского принца Кароля. Александра Федоровна высказала намерение пригласить королеву Румынии и принца Кароля в Царское Село на пасхальные праздники 1917 года. После этого и предполагалось обсудить, насколько возможен этот брак. Но Мосолов чувствовал, что царю, которого он об этом оповестил, было бы приятнее узнать, что Александра Федоровна отказала: «…расставаться с дочерью было неприятной перспективой для отца». Другой современник, генерал А. И. Спиридович, наоборот, писал, что родители обеих сторон к возможности брака относились благожелательно.
Румынский принц приезжал в Царское Село (вместе с председателем Совета министров Румынии Братиано) в самом начале 1917 года. 9 января по случаю пребывания высокого гостя в Александровском дворце Царского Села состоялся парадный обед, на котором присутствовали и три царские дочери — Ольга, Татьяна и Мария. В официальных сообщениях и комментариях российских газет никаких намеков на то, что визит Кароля имеет «брачный» характер, не было. Современники вспоминали, как принц сожалел о том, что за все время пребывания в Царском Селе ему ни разу не удалось поговорить с великой княжной Ольгой Николаевной без посторонних. В результате 26 января 1917 года Кароль, пожалованный орденом Святого Владимира 4-й степени, безрезультатно отбыл на родину. История несостоявшегося брака оказалась закрытой. Случившаяся месяцем позже революция навсегда похоронила даже обыкновенную возможность личного счастья великих княжон, сделав их арестантками — заложницами политической катастрофы, подведшей под русской монархией роковую черту…
Они целиком и полностью соответствовали той роли, которая отводилась национальным мифом дочерям «благочестивейшего самодержца»: скромные, верующие, послушные воле родителя. Жизнь распорядилась так, что в историю они вошли, сыграв эту единственную роль, «растворившись» в отце и матери. Если это рассматривать как невольную (хотя и чистосердечную) жертву, то это жертва идее, самодержавной идее, стилизованной Николаем II под XVII век. Идея поглотила личное счастье, а в итоге и жизнь, дав взамен страстотерпческую славу. Но об этом позже. В 1913 году будущая трагедия монархии со всей отчетливостью еще не просматривалась. Апологеты самодержавия имели возможность заявлять, что «Россия воплощается в своем Царе», а царь «есть высшее проявление понимания народом русским своей судьбы». В качестве доказательства казалось вполне нормальным вспомнить о гимне: «Боже, Царя храни! Сильный, Державный, царствуй на славу нам! Царствуй на страх врагам, Царь православный! Боже, Царя храни!» Однако чем дальше, тем больше слова гимна становились только словами; содержание выхолащивалось, а форма продолжала существовать.
Если для монархистов 300-летний юбилей дома Романовых был государственным праздником, главным действующим лицом которого являлся самодержавный государь, то для политической оппозиции это было напоминание об «отсталости» и «дикости» политического бытия России. Один из самых талантливых публицистов русской социал-демократии — Л. Д. Троцкий откликнулся на 300-летие памфлетом, героем которого стал правящий монарх. Понятно, что для революционеров царь был средоточием всех бед страны, ответственным за любые «преступления и злодеяния» режима. И все же, по моему убеждению, памфлет Троцкого игнорировать не стоит, ибо в нем содержится квинтэссенция всех «левых» претензий к самодержавию. В духе Троцкого большевики писали о царе и после того, как они захватили власть, и даже когда автор был объявлен «врагом трудового народа», агентом всевозможных разведок и фашистским наймитом.