Николай II
Шрифт:
В октябре 1915 года император выехал на фронт, взяв с собой сына. Появление наследника в действующей армии свидетельствовало о намерении Верховного главнокомандующего довести войну до победного конца, как и то, что после поездки цесаревич не вернулся обратно в Царское Село, а остался жить с отцом в Ставке. Вскоре Николай II вместе с сыном вновь отправился к войскам, побывал вблизи передовых позиций Юго-Западного фронта, в зоне обстрела противника. Поездка завершилась к 15 октября, когда на два дня в Могилев приехала императрица Александра Федоровна. То было ее первое посещение Ставки.
Через день после ее отъезда, по ходатайству генерала Н. И. Иванова, Николай II наградил цесаревича Георгиевской медалью 4-й степени «в память посещения армий Юго-Западного фронта вблизи боевых позиций». А вскоре — 21 октября — он получил телеграмму Георгиевской думы Юго-Западного фронта (которым и командовал генерал Иванов), в которой содержалась просьба «оказать обожающим Державного Вождя войскам великую милость и радость, соизволив возложить на Себя орден Св. Великомученика и Победоносца Георгия 4-й степени, на основании ст. 7-й статуса». Поводом послужило его присутствие на передовых позициях, когда «Его Императорское Величество явил пример истинной воинской доблести и самоотвержения». 25 октября член Георгиевской думы генерал-майор Свиты князь А. В. Барятинский в Александровском дворце Царского Села вручил монарху орден. «Незабвенный для меня день получения Георгиевского Креста 4-й степени, — записал император в дневнике. — <…> В 2 часа принял Толю Барятинского, приехавшего по поручению Н. И. Иванова с письменным изложением ходатайства Георгиевской думы Юго-Западного фронта о том, чтобы я возложил на себя дорогой белый крест! Целый день после этого ходил как в чаду».
В тот же день Николай II послал генералу Н. И. Иванову благодарственную телеграмму, в которой сообщал, как несказанно тронут и обрадован «незаслуженным» отличием, и согласился «носить наш высший боевой орден».
Событие было запечатлено в кинохронике и показывалось в синематографах. И что же? Содействовало ли информирование подданных о награждении царя боевым орденом подъему боевого духа и укреплению монархических чувств? Увы… В конце концов «фильму» даже запретили. «Потому что как только начнут показывать, — вспоминал В. Шульгин, — из темноты голос — „Царь-батюшка с Егорием, а царица-матушка с Григорием…“».
Политический фольклор со второй половины 1915 года преследовал царя повсюду. Своеобразно комментировались беседы царя с бывшим Верховным главнокомандующим, в ходе которых (если верить записям великого князя Андрея Владимировича) Николай Николаевич сделал «выговор» своему венценосному родственнику: «Как тебе не стыдно было поверить, что я хотел свергнуть тебя с престола!.. Стыдно, Ники, мне за тебя». В ответ царь якобы только отмалчивался. Накануне беседы, 5 ноября 1915 года, на ту же тему с Николаем II говорил и протопресвитер русской армии и флота Г. И. Шавельский. «После этого я понял, что все кончено, — заявил Николай Николаевич, — и потерял надежду на его спасение. Ясно было, что мы катимся быстро по наклонной плоскости и рано или поздно он корону потеряет». По мнению С. П. Мелыунова, приведенная беседа показательна, ибо с этого момента Николай Николаевич как бы считает, что его руки развязаны. Фольклор немедленно реагирует на беседу великого князя с царем, приписав бывшему Верховному главнокомандующему слова: «Смотри, не доведи до того, что вместо Николая II будет Николай III». Комментировать здесь нечего. Приговор «общественного мнения» произнесен.
Будучи Верховным главнокомандующим, царь значительную часть времени проводил в Могилеве, где резиденцией ему служил губернаторский дом. Жил он в двух комнатах, одна стала кабинетом, а другая — спальней. Распорядок дня, установленный с самого начала его командования армией, практически не менялся вплоть до февраля 1917 года. В начале десятого царь шел в штаб, где вместе с генералами Алексеевым и Пустовойтенко (генерал-квартирмейстером) разбирал донесения, поступившие в течение ночи и утром из действующей армии. К половине первого он возвращался в резиденцию и завтракал. Обыкновенно к царскому столу приглашались десять — двенадцать человек, а также военные агенты союзников, состоявшие при Ставке. После трапезы Николай II переходил в кабинет, где рассматривал различные дела и доклады. Затем отправлялся на полутора-двухчасовую прогулку.
Согласно информации официального летописца — генерала Д. Н. Дубенского, дальнейшее время «царственный труженик» вновь работал, слушал доклады, «доклады без конца», переживая все то, о чем ему доносили «правящие лица изнутри России и о чем телеграф сообщает с фронтов». В половине восьмого накрывался обед, обыкновенно состоявший из трех блюд, на котором присутствовали постоянно находившиеся в Ставке лица. В девять вечера царь вновь удалялся в кабинет и там «до глубокой ночи» занимался делами. «Не может быть и никогда не будет отдыха Русскому Императору в эти дни кровавой брани», — патетические заявления генерала Дубенского, безусловно, были данью традиции, тому «национальному мифу» (если использовать терминологию американского ученого Р. Уортмана), который усиленно разрабатывался в эпоху Николая П.
В «черновой работе» император участия не принимал — ее исполнял начальник его штаба. Готовые выводы и решения царь мог утвердить или отвергнуть. Экстренных докладов генерал М. В. Алексеев практически никогда не делал, предпочитая отдавать срочные распоряжения самостоятельно и лишь позже докладывать о них. Таким образом, ежедневным часовым докладом начальника штаба, собственно, и ограничивалась работа государя как Верховного главнокомандующего. Остальное время «Хозяин Земли Русской» проводил по своему усмотрению и расписанию.
Необходимо согласиться с генералом Д. Н. Дубенским: жизнь царя в Могилеве была скромной и подчинялась условиям военных действий (конечно, в той мере, какую сам Николай II находил достаточной). Разумеется, в Ставке не соблюдался «сухой закон», установленный в России после начала Великой войны. Но и пьянства, о котором так любили сплетничать впоследствии ангажированные критики самодержавия, не было. Обыкновенно, подходя к закусочному столу, царь выпивал одну-две чарки особой водки «сливовицы», приглашая и всех гостей следовать его примеру. Затем он садился в середине обеденного стола, напротив него неизменно было место министра Императорского двора. Остальных усаживал гофмаршал. К столу подавались столовое вино и яблочный квас. За обедом царь ничего не пил, лишь в конце наливая себе немного хереса или портвейна. Завершался обед краткой беседой с приглашенными.
Неоднократно присутствовавший за царским столом генерал Ю. Н. Данилов считал, что рассказы об излишествах государя (как он деликатно именует сплетни о пристрастии последнего самодержца к алкоголю) были плодом фантазии недобросовестных рассказчиков. В основе сплетен, вероятно, лежал факт посещения Николаем II офицерских собраний некоторых гвардейских частей, дислоцировавшихся в Царском Селе. Рассказ о высочайших трапезах можно найти и в воспоминаниях протопресвитера Г. И. Шавельского, непременного участника всех царских завтраков и обедов. Как и многие современники, отец Георгий отмечал, что в тесном кругу царь был милым и интересным собеседником, с которым можно было говорить, не считаясь с этикетом, обо всем.
Сердечность собеседника царя иногда вознаграждалась его удивительной искренностью: однажды, жалуясь на то, что его извели столичные посетители и просители, отец Георгий сказал царю, что не выдержал пребывания в Петрограде и вскоре уехал обратно (в Ставку). «Понимаю это… — сказал Государь, — со мной не лучше бывает, когда приезжаю в Царское Село. Но мне убежать некуда…» Услышав столь откровенное признание, протопресвитер заявил, что не хотел бы поменяться с царем местами. С удивлением посмотрев на него, Николай II с грустью сказал: «Как вы хорошо понимаете мое положение!» Только присутствие в Ставке сына скрашивало жизнь царя. Даже официозные авторы писали, что цесаревич вносил в жизнь Ставки «особое настроение», ибо император «стал не так одинок и короткие часы свободы от дел» проводил более спокойно. В кабинете отца Алексей Николаевич готовил уроки, в спальне самодержца стояла и кровать его сына. Завтракал цесаревич всегда за общим столом, сидя по левую руку государя. Сопровождал отца на прогулке и в церковь.