Николай II
Шрифт:
Исторические сказки — все равно сказки. Чего стоит упоминание приближенных — одни, дескать, спаивали царя, а другие не могли добиться от него нужной реакции. Неужели речь идет о борьбе «придворных кланов»?! Ничего подобного. Просто сообщается очередная сплетня, начала и концы которой не сходятся. Разговоры о слабовольном царе требовали «информационной поддержки», — так на свет Божий и появлялись нужные материалы о «спаивании». И не только тибетскими травами. П. Н. Милюков вспоминал о ходивших тогда слухах, что «состояние умственной и моральной апатии поддерживается в царе усиленным употреблением алкоголя». Похожие сплетни распускались даже членами Императорской фамилии: о спаивании Николая II «каким-то дурманом» сообщал, например, великий князь Дмитрий Павлович.
Представляется, что подобные оценки только запутывают вопрос о состоянии Николая II в последние месяцы существования самодержавной власти в России. Конечно, император был измотан, не зная, кому доверять и кого слушать: супруга постоянно напоминала о необходимости укреплять самодержавие, большинство родственников и сановников твердили о необходимости сговориться с «общественностью» и пойти навстречу пожеланиям Государственной думы. Было от чего прийти в уныние, оставляя надежду лишь на то, «чтобы Господь умилостивился над Россией».
Надежду на это разделяли с ним и те, кто пессимистически смотрел на ближайшее будущее империи. Одним из таких лиц был А. А. Клопов. Не искавший чинов и власти, он искренне любил Николая II, видя в нем прежде всего помазанника Божьего и символ стабильности страны. В конце 1916-го — начале 1917 года он неоднократно обращался к царю с посланиями, в которых предостерегал, советовал, просил…
Имея старые связи с великим князем Николаем Михайловичем и его младшим братом — Александром Михайловичем, Клопов иногда использовался ими для доведения до царя мнения «простого народа». Так, 26 октября 1916 года Николай Михайлович откорректировал записку коллежского асессора, в которой говорилось о необходимости назначить достойного председателя Совета министров. По сути, это было письмо о необходимости образовать министерство доверия, назначив главой кабинета человека, пользующегося авторитетом в стране. Аналогичные призывы содержались и в письме Клопова от 4 ноября 1916 года. После того как письмо было перлюстрировано, «творчеством» коллежского асессора заинтересовалось Министерство внутренних дел. А. Д. Протопопов даже написал царю письмо и получил лаконичный ответ: «Клопов старичок, давно мне известный». После этого царь дал министру письмо своего многолетнего корреспондента, которое содержало различные «политические положения». МВД выработало на письмо свой ответ, который, после подписания его Протопоповым, был отправлен Николаю II.
Какое впечатление произвел на царя ответ, неизвестно, но вскоре, 29 января 1917 года, Клопов получил высочайшую аудиенцию. Во время аудиенции и в ряде писем, переданных царю между 19 января и 13 февраля, Клопов выдвигал идею о необходимости создания ответственного министерства, немедленного созыва Думы и провозглашения амнистии. В качестве наиболее подходящего премьера он называл князя Г. Е. Львова. По мнению известного российского историка В. С. Дякина, тексты всех писем А. А. Клопова и план его разговора с царем были согласованы с великим князем Михаилом Александровичем. Кроме того, Клопов поддерживал связь и с Львовым, который явно участвовал в разработке его плана действий. Все запутывается окончательно: «заговорщик» Львов, действуя рука об руку с братом царя, стремится через доверенного корреспондента Николая II добиться решения главной политической задачи тех месяцев — удовлетворения требований цензовой «общественности» и успокоения страны.
«Россия накануне катастрофы, — взывал к царю Клопов. — Никогда это еще не чувствовалось так реально, как теперь… В стране нет доверия к власти, у Вас же нет доверия к стране, доверия настолько, чтобы дать ей то Правительство, которое она хочет и которому может верить». Перед самодержцем жестко ставился вопрос: с кем он — с Россией или с правительством. Тем самым без обиняков ему говорили, что царский Кабинет министров не имеет отношения к стране, ею презирается и отвергается. Как и Дж. Бьюкенен, А. А. Клопов заметил Николаю II, что тот стоит «на росстани двух путей», один из которых ведет к анархии и гибели династии, а другой — к победе над врагом и светлому будущему отчизны. Он вновь призывал царя прибыть в Думу, даровать ответственное министерство, отречься от старого режима. Необходимо было выбирать: революция или преобразования, отставка Протопопова или новый кабинет во главе с князем Львовым. Последнее свое письмо А. А. Клопов отправил за две недели до февральских событий как завещание, указав царю на необходимость идти вперед вместе с Думой, а не против нее. «Государь, перекреститесь. Вспомните, что сегодня прощеный день. — В этот день, когда Великий Учитель и Мученик за наши грехи шел на крестные страдания, в этот день в старину вся Русь браталась и каждый из нас прощал друг другу свои грехи».
Начинался Великий пост, во время которого и произошло то, о чем столь настойчиво говорили царю. Последний раз — во время всеподданнейшего доклада председателя Государственной думы, 10 февраля. В ходе доклада М. В. Родзянко пытался внушить Николаю II, что Россия объята тревогой, и эта тревога не только естественна, но и необходима. Но Николай II имел на этот счет иное мнение. Надежда на чудо в очередной раз давала ему силы не согласиться с требованиями «общественности». Впрочем, существовало и еще одно обстоятельство, заставлявшее царя, слушая, «не слышать» голоса оппозиционно настроенных «верноподданных».
Правые еще в конце 1916 года, предлагая Николаю II свой сценарий развития внутриполитической ситуации, предупреждали его о слабости оппозиционных сил. На закате премьерской деятельности Б. В. Штюрмера член Государственного совета М. Я. Говорухо-Отрок, посещавший известный в консервативных кругах политический салон А. А. Римского-Корсакова, составил записку, в ноябре переданную царю. Сторонник неограниченного самодержавия, Говорухо-Отрок предложил ряд мероприятий, направленных на подавление революции и усмирение оппозиции. Государственную думу он предлагал распустить без указания срока ее нового созыва, но с упоминанием о предстоящем коренном изменении некоторых статей основных законов и положений о выборах. Тем самым Дума должна была превратиться в законосовещательный орган. В тех местах, где можно было ожидать волнений «революционной толпы», и прежде всего в Петрограде и Москве, он предлагал ввести военное (а если возникнет необходимость — то и осадное) положение, со всеми последствиями, вплоть до полевых судов.
Об умеренно-либеральных партиях Говорухо-Отрок был невысокого мнения, полагая, что они, может, и примирились бы с правительством, ими поставленным, но дело не в правительстве, а «в том, что сами эти элементы столь слабы, столь разрозненны и, надо говорить прямо, столь бездарны, что торжество их было бы столь кратковременно, сколь и непрочно». Не жаловал Говорухо-Отрок и правые партии, полагая, что они находятся в состоянии летаргии. Устранившись от участия в осуществлении манифеста 17 октября 1905 года, как основанного на началах, противоречащих их государственному самосознанию, правые не могли стать реальными защитниками самодержавной власти.
Наибольшую же опасность Говорухо-Отрок усматривал в левых партиях, хотя и полагал, что любого социал-демократа и социалиста-революционера за несколько сот рублей можно сделать агентом Охранного отделения. Дело заключалось в том, что у левых были идея, деньги и хорошо организованная толпа. «Эта толпа, — отмечалось в записке, — часто меняет свои политические устремления, с тем же увлечением поет „Боже, Царя храни“, как и орет „Долой самодержавие“, но в ненависти к имущим классам, в завистливом порыве разделить чужое богатство, в так называемой классовой борьбе толпа эта крепка и постоянна; она вправе притом рассчитывать на сочувствие подавляющего большинства крестьянства, которое пойдет за пролетарием тотчас же, как революционные вожди укажут им на чужую землю. 1905 и 1906 годы с достаточной убедительностью уже показали, что яростный защитник чужой собственности и такой же консерватор в своем быту, русский мужик делается самым убежденным социал-демократом с той минуты, когда дело коснется чужого добра».
Эти слова можно считать дополнением к сказанному в феврале 1914 года П. Н. Дурново. Николай II услышал новое-старое предсказание о будущем страны вместе с уничижительной критикой партий цензовой «общественности». Говорухо-Отрок писал, что объявление действительной конституциипривело бы в России к поглощению сильными партиями менее жизненных и к полному разгрому правых партий. Кадетам грозила бы та же участь. «При выборах в пятую Думу эти последние, бессильные в борьбе с левыми и тотчас утратившие все свое влияние, если бы вздумали идти против них, оказались бы вытесненными и разбитыми своими же друзьями слева. <…> А затем… Затем выступила бы революционная толпа, коммуна, гибель династии, погромы имущественных классов и, наконец, мужик — разбойник. Можно было бы идти в этих предсказаниях и дальше и после совершенной анархии и поголовной резни увидеть на горизонте будущей России восстановление Самодержавной Царской, но уже мужичьей власти в лице нового Царя, будь то Пугачев или Стенька Разин, но, понятно, что такие перспективы уже заслоняются предвидением вражеского нашествия и раздела между соседями самого Государства Российского, коему уготована была бы судьба Галиции или Хорватской Руси».