Николай II
Шрифт:
Пройдет немногим более трех месяцев, и самодержавие рухнет. Личное счастье Ольги Александровны, во время Великой войны служившей сестрой милосердия и удостоенной за храбрость солдатской Георгиевской медали, намного переживет монархическую государственность…
В политической жизни России начало 1916 года ознаменовалось уходом И. Л. Горемыкина с поста председателя Совета министров. 20 января он получил рескрипт государя, в котором говорилось о заслугах сановника, о «его» ходатайстве об отставке и о пожаловании ему чина действительного тайного советника первого класса. Эта странная награда в царствование Николая II давалась дважды: первый раз в мае 1906 года — графу Д. М. Сольскому, короткое время состоявшему председателем Государственного совета, и, соответственно, И. Л. Горемыкину. Согласно Табели о рангах, после чина действительного тайного советника следовал чин канцлера. Можно предположить, что изобретение чина преследовало единственную цель — никого не награждать претенциозным чином канцлера. Награждение Горемыкина,
Первоначально надежду возглавить кабинет питал министр внутренних дел А. Н. Хвостов, «человек без сдерживающих центров» (как он сам себя аттестовывал). Хвостов вместе со своим заместителем С. П. Белецким цинично вошел в «договорные отношения» с Распутиным о совместной работе. «Старец» должен был поддерживать выдуманные ими планы и продвигать их во дворце. Министр надеялся при этом на содействие А. А. Вырубовой и прожженного авантюриста — князя M. M. Андроникова, вхожего ко многим министрам и иерархам православной церкви. Так впервые два члена правительства фактически признали Распутина и его влияние. История их дружбы со «старцем», закончившаяся попыткой Хвостова убить царского «Друга», изложена в многочисленных публикациях, посвященных Распутину. Поэтому специально останавливаться на ней не стоит. Подчеркнем только, что Хвостов, задавшись целью получить пост премьера, потерпел фиаско, в начале марта 1916 года получив отставку и с поста министра внутренних дел. Тогда он стал распускать слухи о том, что стал жертвой происков немецких шпионов, окружающих сибирского «старца». Вышел громкий скандал. Императрица даже предлагала лишить Хвостова расшитого мундира или отдать под суд. Но экс-министру терять уже было нечего, и он зарабатывал политические «очки», ничем не гнушаясь.
Главой правительства между тем в конце января 1916 года стал гофмейстер Борис Владимирович Штюрмер, хорошо известный царю сановник. Многие годы он прослужил в МВД и являлся членом Государственного совета. Правый по своим убеждениям, Штюрмер всегда считался «своим», «верным» и числился «в запасе». В начале января 1916 года он наконец был «призван». В его пользу говорило и то, что «старец» поддерживал «старика». «Наш Друг сказал про Штюрмера: не менять его фамилии и взять его хоть на время, так как он, несомненно, очень верный человек и будет держать в руках остальных, — писала Александра Федоровна супругу. — Пусть возмущаются, кому угодно, это неизбежно при каждом назначении».
Верность императрица ценила выше всех государственных добродетелей. Неслучайно днем раньше она заявляла супругу, что после войны необходимо будет произвести расправу.«Почему это должны оставаться на свободе и на хороших местах те, кто все подготовил, чтоб низложить тебя и заточить меня, а также Самарин (бывший обер-прокурор Святейшего синода. — С. Ф.), который сделал все, чтоб натворить неприятностей твоей жене?» — писала она супругу 8 января 1916 года. Логика императрицы, все более проникавшейся ролью политического советника царя, была проста: «…ради Бэби (наследника. — С. Ф.) мы должны быть твердыми, иначе его наследие будет ужасным, а он с его характером не будет подчиняться другим, но будет сам господином, как и должно быть в России, пока народ еще так необразован, — m-r Филипп и Гр[игорий] того же мнения». Для Александры Федоровны мнения покойного первого «Друга» и «Друга» живого были главным аргументом, заставлявшим отстаивать перед супругом принципы самодержавия, разумеется, так, как она это понимала. Удивления достойно, что о «необразованности» русского народа она судила со слов француза, не знавшего ни слова по-русски, и сибирского крестьянина, который сам был человеком малограмотным.
Чтобы отстаивать самодержавие «как надо», после отставки А. Н. Хвостова должность министра внутренних дел отдали Б. В. Штюрмеру, сосредоточившему, таким образом, в своих руках все рычаги управления внутренней политикой правительства. Значило ли это, что от «общества» Николай II решил бесповоротно отвернуться? Утверждать это было бы неверно. Еще в ноябре 1915 года созыв думской сессии был предметом постоянных забот царя. Даже Распутин, тогда певший с голоса Хвостова, говорил, что «только в случае победы Дума может не созываться, иначе же непременно надо». «Старец» рекомендовал царю съездить в Думу и сказать несколько слов при ее открытии. С такой же рекомендацией обратился к Николаю II и его давний знакомый — коллежский асессор А. А. Клопов, имевший право писать самодержцу личные письма. 1 февраля 1916 года, подчеркнув необходимость примирения правительства с Думой, он заверил высочайшего корреспондента, что страна ответит на его приезд подъемом патриотизма. «Этот величественный и простой акт единения Царя со своим народом, — указывал А. А. Клопов, — как поднял бы престиж России в глазах союзников и какое уныние вызвал бы среди наших врагов».
В результате 9 февраля 1916 года царь в первый (и, как оказалось, в последний) раз посетил Таврический дворец. Генерал Д. Н. Дубенский подчеркивал, что это событие имело
Вместе с тем в отчете о посещении Николаем II Таврического дворца составитель хроники его царствования посчитал важным специально отметить личную роль самодержца в военных операциях Великой войны, приписав ему стабилизацию фронта после сентября 1915 года. Генерал Д. Н. Дубенский вновь подчеркнул факт постоянного посещения царем войск, а также то, что он «Своим присутствием воодушевляет их на новые и новые подвиги. Велика сила и энергия русского войска, — продолжал историограф, — вдохновляемого Державным Вождем, Божьим Помазанником. Разве найдутся на свете такие муки и силы, которых не одолела бы русская сила? Мы в это верим и крепко убеждены, что пока наш Царь с нами, наша вера не тщетна и надежда на широкий успех в будущем не призрачна». Патетические заявления делались не только ради «красного словца». Они были призваны показать, что царь — гарант победы, не желающий заключать сепаратного мира с немцами. В качестве доказательства приводилось утверждение Николая II, относившееся к декабрю 1915 года и адресованное представлявшимся ему георгиевским кавалерам: «Будьте вполне покойны: как Я сказал в начале войны, Я не заключу мира, пока мы не изгоним последнего неприятельского воина из пределов Наших».
Это была официальная реакция на многочисленные слухи, будоражившие российских обывателей и проникшие в действующую армию. Не имея возможности отрицать факт широкого распространения слухов о желании правительства заключить мир, официальная печать указывала на то, что их сеют агенты Вильгельма И. «Это низкая бесчестная клевета,— заявлял Дубенский, — распространяемая кем-то у нас повсюду,как удушливые немецкие газы, мутит настроение России» (курсив мой. — С. Ф.). Признание распространения «клеветы» повсюдухарактерно само по себе. Клеветникам предлагалось отвечать, что царь, приводящий к войскам «самое заветное, что есть у Него, Своего Сына», не может даже думать о мире ранее победоносного конца. Тогда же Комитет народных изданий выпустил (для бесплатного распространения среди народа и войск) листок с декабрьской 1915 года речью царя. Крупным шрифтом под портретом Николая II помещались его слова: «Я не заключу мира, пока мы не изгоним последнего неприятельского воина».
Трудно судить, насколько эффективной была такая «контрпропаганда». Интереснее отметить другой момент: в годы Первой мировой войны слухи стали играть весьма большую роль. По мнению петербургского исследователя Б. И. Колоницкого, специально изучавшего этот феномен, распространители слухов были носителями монархического сознания, часто противопоставлявшими «плохого» Николая II «хорошим» членам Императорской фамилии. В некоторых случаях указывалось, что правящий монарх не соответствовал образу идеального царя, почему и должен был быть заменен более достойным кандидатом (одни предлагали — Николая Николаевича, другие — Михаила Александровича). Факты оскорбления царской семьи важны потому, считает Б. И. Колоницкий, что «позволяют точнее описать ситуацию политической изоляции Николая II. В условиях войны даже люди консервативных взглядов, носители разных типов монархического сознания переставали быть прочной опорой режима. „Царь-дурак“ не соответствовал их патриархальному идеалу могучего, мудрого и справедливого государя».
На этом фоне особенно опасным выглядел рост революционного движения в стране. Росло число стачек, начало которым в январе 1916 года положила забастовка столичных рабочих. Экономические выступления быстро обрели политическое звучание, уже в первый месяц года прокатившись по 25 губерниям империи. «Предупреждайте счет, который история, народ предъявит власти, платите по нему вперед — он будет вам стоить дешевле», — взывал к правительству член Государственной думы кадет Родичев. Не желая революции, русские либералы оказывались в странном положении оппозиционеров, критиковавших власть, но все-таки не заинтересованных в ее окончательном падении. Премьер Штюрмер быстро приобрел в глазах «общественности» дурную репутацию. В прессе появилась информация о его «стяжательских» наклонностях, продвижении своих людей на «хлебные» места и даже протежировании сыну, назначенному вице-губернатором в занятую неприятелем Сувалкскую губернию. Получив подъемные, сын премьера был переназначен в Курск, также получив новые средства. «Вот, собственно, чем был занят Б. В. Штюрмер, — утверждал кадет И. В. Гессен. — И с этой точки зрения, очевидно, для него безразлично, выступать ли на сцену для примирения с Думой, как это имело место, или для борьбы. Под каким бы лозунгом ни выступить — все равно, важно иметь власть в своих руках, чтобы делать назначения вроде приведенных… меблировать дома, закупать белье и т. д., и т. д.».