Николай II
Шрифт:
Императрица вышла на «тропу войны», примирение с «общественностью» оказалось невозможно. Жестко вели себя и народные избранники. 1 ноября 1916 года, выступая в Государственной думе, лидер кадетов П. Н. Милюков заявил о «глупости» и «измене». «Я говорил о слухах об „измене“, неудержимо распространяющихся в стране, о действиях правительства, возбуждающих общественное негодование, — вспоминал Милюков, — причем в каждом случае предоставлял слушателям решить, „глупость“ это „или измена“. Аудитория решительно поддержала своим одобрением второе толкование — даже там, где сам я не был в нем вполне уверен». Спровоцировав вопрос, Милюков получил тот ответ, который был «очевиден» для большинства политически ангажированных критиков самодержавной государственности (хотя этот ответ ничего общего с правдой не имел). Опять — «слухи»!
С речи П. Н. Милюкова, собственно, и началась революция. Парламентское слово превратилось
Но и уничижительные разговоры о царе и его правительстве — симптом тревожный, на который необходимо было обратить внимание. Не обратили. А в ночь с 16 на 17 декабря 1916 года произошло новое событие, ставшее «вторым актом» зарождавшейся революции. При участии члена Императорской фамилии и депутата Государственной думы во дворце князя Ф. Ф. Юсупова был убит Григорий Распутин. То, как в обществе восприняли известие об убийстве Распутина, свидетельствовало, что процесс десакрализации самодержавной власти зашел слишком далеко — смерть царского «Друга» воспринималась чуть ли не как национальная победа. По словам Т. Шавельского, даже в Ставке Верховного главнокомандующего «и высшие, и низшие чины бросились поздравлять друг друга, целуясь, как в день Пасхи». По словам Ф. И. Шаляпина, убийство Распутина укрепило мнение народа в наличии при Дворе измены: ее заметили и за нее отомстили убийством. А раз так — все, что рассказывали о Распутине, — правда!
Великий князь Николай Михайлович, самый «либеральный» представитель Императорской фамилии, в те дни писал, что желание убить Распутина во что бы то ни стало у Юсупова появилось после того, как он узнал: «…к концу декабря было решено подписать сепаратный мир с Германией!!»Итак, Распутин — «немецкий агент», или «агент влияния», желающий остановить войну за спиной союзников. Есть от чего прийти в ярость. Так «глупость» превращала сибирского странника в «изменника». Но даже смерть не дала ему покоя.
Всевозможные слухи стали распространяться и о том, где и как будет похоронен «старец». 19 декабря газета «Русская воля» сообщила, что принято решение хоронить недалеко от столицы, и привела легенду, рассказывавшуюся для оправдания этого слуха: «Убитый — прямой потомок легендарного Федора Кузьмича. Последний долго жил в Сибири — и вот…» Получалось, что Распутин — родственник Николая II. Подобные легенды не могут удивлять: еще Илиодора — друга-врага «старца», автора скандальной книги «Святой чорт», — после его победы над правительством П. А. Столыпина в 1911 году народная молва выставляла «незаконным братом государя, от отца, чисто русской крови» [117] . Психология народного восприятия очевидна — авторитет указанных лиц «освящается» их личной (то есть родственной) близостью к венценосцу. Следовательно, слухи о порочности таких «родственников», равно как и сведения о их благочестии, непосредственно затрагивали психологию восприятия «простым народом» самих носителей высшей власти. По существу, это был религиозный подход к власти, свидетельствовавший, сколь опасно игнорировать настроения, распространенные в обществе.
117
См.: Стремоухов П. П.Моя борьба с епископом Гермогеном и Илиодором // Архив русской революции. М., 1993. Т. XVI.
Петроградские газеты, печатавшие во второй половине декабря 1916 года заметки о Распутине, отмечали, что недоучет религиозного отношения общества к «Другу» сказывается и на авторитете верховного носителя власти, правившего «милостью Божьей». Распутин был похоронен 21 декабря в Царском Селе, рядом с Федоровским собором. На похоронах присутствовала царская семья. По сообщению министра внутренних дел А. Д. Протопопова, именно Александра Федоровна решила хоронить его в Царском Селе. И она, и император восприняли смерть «старца» внешне спокойно — Александра Федоровна только выразила надежду, что молитвы мученически погибшего Григория Ефимовича спасут их семью от опасности смутного времени. В дневнике царь отметил, что был на похоронах «незабвенного Григория, убитого в ночь на 17-е дек[абря] извергами в доме Ф. Юсупова». Оценка «старца», равно как и его убийц, — налицо.
На грудь Распутина царица положила иконку, которой благословил ее архиепископ Арсений (Стадницкий) 11 декабря 1916 года во время посещения новгородского Знаменского собора, где находилась чудотворная икона Знамения Божией Матери. В этой поездке, оказавшейся последним до революции путешествием Александры Федоровны, ее «инкогнито» сопровождал и сибирский странник. Отпевал Распутина не столичный митрополит Питирим (Окнов), а епископ Исидор (Колоколов), человек скандальной известности, лишь благодаря непонятному заступничеству «старца» незадолго перед революцией обретший «высочайшее благоволение».
Правда, ожидавшегося инициаторами «патриотического террористического акта» отрезвления власти не произошло. Все осталось по-старому. Ярче засверкала «звезда» нового «рокового человека» — А. Д. Протопопова. В него стали верить, как ранее верили в Распутина, тем более что незадолго перед смертью «старец» заповедал: «Его слушайтесь… что скажет, то пусть и будет…» Протопопов постарался создать вокруг Распутина ореол мученика, чем еще больше поднял свой авторитет «преданного человека» в глазах императрицы. О «святости» «старца» (но, разумеется, с издевкой) говорили той зимой многие современники. З. Н. Гиппиус, например, вспоминая убийство Распутина, отметила в дневнике, что после случившегося «ждем чудес на могиле. Без этого не обойдется. Ведь мученик. Охота была этой мрази венец создавать. А пока болото — черти найдутся, всех не перебьешь». Всех действительно перебить было невозможно. К тому же после убийства Распутина для успокоения венценосцев министр внутренних дел попытался выписать из-за границы своего старого знакомого — хироманта Шарля Перрена. В столичных салонах вновь заговорили о популярных ранее «блаженных» — Мите Козельском и Васе-босоножке. «Свято место» не пустовало.
Ополчившись на родственников, посмевших заступиться за одного из убийц «старца» — великого князя Дмитрия Павловича, императрица требовала покарать не только непосредственных участников, но и наиболее негативно к ней настроенных Романовых. Первой жертвой ее мести «пал» великий князь Николай Михайлович, в последний день декабря 1916 года получивший высочайшее повеление покинуть Петроград. Безусловно, Александра Федоровна не ошибалась — великий князь откровенно радовался убийству ее «Друга». Более того, он полагал, что это — «полумера, так как надо обязательно покончить и с Александрой Федоровной и с Протопоповым. Вот видите, — продолжает он рассуждать, — снова у меня мелькают замыслы убийств, не вполне еще определенные, но логически необходимые, иначе может быть еще хуже, чем было» [118] . Обозленный высылкой, великий князь не стеснялся в выражениях, изливая свою горечь на страницах дневника. «Александра Федоровна торжествует, но надолго ли, стерва, удержит власть?! — писал он, попутно характеризуя и самодержца. — А он, что за человек, он мне противен, а я его все-таки люблю, так как он души недурной, сын своего отца и матери; может быть, люблю по рикошету, но что за подлая душонка!» По мнению Николая Михайловича, «подлость» царя состояла в его подчинении властной супруге, не понимавшей, куда идет страна.
118
Записки H. M. Романова. Запись от 23 декабря 1916 г.
Убийство Распутина, таким образом, стало проверкой лояльности самодержцу. Родственники Николая II этой проверки не выдержали или, лучше сказать, просто проявили свою нелояльность: ведь «Друг» царя не может быть врагом его верноподданных! Даже его мать, императрица Мария Федоровна, узнав о гибели «старца», сказала «слава Богу», хотя и добавила: «Нас ожидают теперь еще большие несчастия». В этих условиях царские родственники вместе с представителями «общественности» радовались смерти мужика и стремились помочь великому князю Дмитрию Павловичу, высочайшим повелением высылаемому в отряд генерала Баратова, дислоцировавшийся в Персии. 29 декабря почти все члены дома Романовых, находившиеся в Петрограде, собрались у великой княгини Марии Павловны и подписали коллективное письмо, ходатайствуя перед царем о его высылке в одно из подмосковных имений.