Николай Коперник
Шрифт:
Слуга подает письмо, привезенное гонцом из Любавы. Коперник ласково улыбается: «Однако добрый Тидеман настойчив! Второе послание за неделю…» Каноник срывает печать, читает. «Экий хитрец, хочет отвлечь от печальных мыслей: обострилась подагра. Вот притворщик!..»
По-стариковски кряхтя, Коперник усаживается в кресле поудобнее, шепчет:
— Со своими бедами, дорогой мой Тидеман, я и сам справлюсь. А поездка в Любаву будет мне сейчас только в тягость.
Стук в дверь. Доктор Николай досадливо оборачивается. На пороге незнакомый человек лет двадцати пяти в мирском платье.
—
Черноглазый, смуглокожий посетитель смущенно машет руками:
— Нет, нет, вовсе не больному! Прошу прощения — я профессор Иоахим Ретик из Зиттенберга.
Он говорит по-немецки с сильным швабским выговором. Коперник сразу признает в нем южанина. Георг-Иоахим Ретик был родом из области Форарльберг, в древности — Ретии.
Ретик читал курс в цитадели лютеранства — в том самом университете, где теологию преподавал сам Лютер, а древние языки — Меланхтон. Ретик читал «низшую», то-есть чистую математику, а «высшую», или астрономию, излагал его друг, старше его на четыре года, Эразм Рейнгольд.
Оба обязаны были в своих лекциях строго следовать системе Птолемея. Но Ретика и Рейнгольда смущал бес любознательности; до них дошли слухи о новом учении, опровергающем Птолемея, и молодые ученые лишились душевного покоя — узнать, во что бы то ни стало узнать, чего стоит эта новая система!
Темпераментный Ретик загорелся желанием отправиться немедленно в «папистское логово», в Вармию, и там на месте, из беседы с самим каноником Коперником, уяснить себе детали его учения.
Рейнгольд, более рассудительный, очень опасался за исход затеи. Прежде всего — как посмотрит на поездку покровитель Ретика Меланхтон? Можно лишиться кафедры… Но самое страшное было бы попасть в лапы епископа вармийского. Этот ретивый папист может, чего доброго, отправить лютеранина прямо на костер!
Ретик был упрямой породы. Он забросил все, поехал в Нюрнберг к старому своему учителю Иоганну Шонеру, профессору математики. Шонер знал об учении Коперника больше Ретика, но и его снедало любопытство. Смелый план Ретика он одобрил и обещал помочь в получении отпуска у Меланхтона.
Для себя старый Шонер просил обстоятельных писем. Пусть Ретик не откладывает своего рассказа до возвращения, пусть пишет из Вармии!
Меланхтон согласился на отпуск. И вот весной 1539 года молодой профессор отправился в путь. Из Познани он написал Шонеру, что пришлет подробный отчет, если только окажется, что «громкая слава Коперника обоснована».
Ретик явился к Копернику нежданным гостем — не списавшись заранее, не позаботившись даже о приличествующем случаю рекомендательном письме, — свалился, как снег на голову! Старый каноник очутился в трудном положении — сейчас ему недоставало только обвинения в покровительстве лютеранину!
Однако гость сразу заставил доктора Николая пренебречь создавшимся неудобством — он оказался обаятельным молодым человеком. Больше всего старому канонику пришелся по нраву его незлобивый юмор. В речах Ретика — а говорил он много, легко и охотно — религиозные распри выглядели как бестолковые препирательства чересчур усердных и недостаточно умных людей. Примерно то же думал о расколе церкви и сам Коперник. Гуманист Ретик умел тонко посмеяться над излишним рвением и своих и чужих. От него доставалось и Лютеру и Павлу III.
Внимая шуткам молодого лютеранина, доктор Николай впервые за много дней смеялся весело и беззаботно.
Давно не изведывал старый каноник такой радости общения с умным человеком. Он принял решение приютить у себя лютеранин а, а там — будь что будет! В конце концов Дантышек оставит его в покое просто потому, что он слишком уж стар для новых преследований. В том печальное преимущество преклонного возраста.
Десять недель кряду просидел Ретик над рукописью «Обращений», отдыхая от напряженной работы за долгими вечерними беседами.
Перед Ретиком раскрылась картина нового мироздания. О самых общих принципах системы он слыхал уже от Шонера. Теперь она возникала перед ним во всех своих сложных элементах, и математик не мог не поразиться грандиозности возведенного строения.
Старый каноник разъяснял первому — и единственному — своему ученику все, что вызывало у того недоумения.
В тесном общении привязчивое сердце одинокого человека родило теплое чувство. Прошло немного времени — и Ретик стал ему близок и дорог, как сын.
А в эти месяцы Дантышек насылал на притаившуюся в Церковной Области «лютерию» самые злые из своих посланий. Он грозил изгнанием из Вармии и конфискацией имущества всякому, кто имел лютеровские «или от его ядовитого общества» книги, кто читал или слушал чтение и не давал на сожжение такие книги, книжечки, гимны и все, что прибыло «из отравных тех мест».
Можно себе представить, какими глазами смотрел Дантышек на пребывание лютеранского профессора в курии его каноника! Меж тем все обошлось без нового конфликта, без принятия дисциплинарных мер. Что же помешало Дантышку хотя бы удалить еретика из епархии?
Епископ Иоанн окончательно убедился в широко признанной значимости астрономических занятий Коперника и в интересе к ним даже Рима! Он не посмел поэтому чересчур уж стеснять свободу действий доктора Николая.
Больше того, узнав вскоре о предстоящем выходе в свет трактата своего каноника, Дантышек написал длинные стихи и предложил — «в память старой дружбы с автором» — поместить их впереди книги. Это был жест примирения и попытка саморекламы. Коперник ответил любезным письмом. Но у него хватило мужества бросить стихи Дантышка в печь.
Посещение Ретика, рассчитанное на один-два месяца, затянулось на целых два года (1539–1541). Ретик, безусловно, сыграл в опубликовании «Обращений» важную роль. Если бы не он, великое творение, возможно, так и осталось бы в рукописи. В последовавших вскоре религиозных войнах рукописные архивы гибли без счета. И трудно сказать, какая судьба постигла бы трактат…
К началу осени Ретик приступил к сочинению обещанного Шонеру отчета.
Он писал с расчетом на быстрое типографское издание. Нетерпение увидеть опубликованным хотя бы беглое изложение коперниканской системы владело Ретиком так сильно, что он отослал Шонеру пересказ половины «Обращений», обещая дослать остальное для второго издания.