Николай Коперник
Шрифт:
В «Первом повествовании» Ретик очень хорошо и ярко излагает основные идеи гелиоцентрического мироздания. Много говорит он и о том, что система Коперника «внутри себя вполне гармонична». К тому же она достигает конечной цели с гораздо меньшим числом построений, чем их приходилось делать Птолемею: в ней нет лишних элементов.
«Когда мы видим теперь, что движение Земли может объяснить бесконечное количество наблюдаемых явлений, не должны ли мы создателю мира приписать при этом то искусство, которым обладают обыкновенные часовщики, которые особенно заботятся о том, чтобы в часовой механизм не было включено ни одно лишнее колесико?»
Здесь Ретик проявил замечательную находчивость, изобретя даже богословский довод в пользу нового учения. Действительно, мир Коперника проще мира Птолемея — значит, вероучение должно стать на сторону Коперника, ибо иначе пришлось бы допустить, что творец всего сущего в дни творения выказал себя плохим, неэкономным мастером, которого способен был бы посрамить любой часовщик!
Ухищрения Ретика принесли свой результат. Антирелигиозная сущность учения торунца была распознана католической церковью только через полсотни лет!
Главный раздел своего «Первого повествования» Ретик заканчивает призывными словами:
«Да победит Правда, да победит Дарование! Наукам останется их честь навеки! Мой Учитель никогда не побоится суда достойных и ученых людей! Он готов предстать перед этим судом!»
XX. ИЗДАНИЕ ТРАКТАТА
Епископ Хелминский принимал старого друга запросто. Не чинился он и с молодым лютеранином.
На Гизе была потертая фиолетовая ряса, подагрические ноги покоились в комнатных туфлях. Хозяин потчевал гостей литовским медом из своих подвалов.
Крохотная фигурка Гизе совершенно тонула в епископском кресле пяти локтей вышиною. У ног его на низкой скамье расположился Коперник — грузный старик с гривой серо-стальных волос, ниспадавших на широкие плечи. На исхудалом лице торунца, на выступивших скулах играл нездоровый румянец.
Забыв о своей кружке, говорил он долго и убежденно. Густой баритон звучал глухо, как голос очень усталого человека:
— Весь трактат совершенно излишне обнародовать! Я в нем высказываю мысли, опровергающие прежние теории. А теории эти всеми считаются правильными. Кроме того, мои идеи противоречат кажущейся истине. Публикуйте таблицы с точным каноном [162] … Очень прошу вас ограничиться этим! Я не хочу быть причиной раздоров среди философов. Опытные математики получат из моих таблиц более верные данные для исчисления путей небесных тел. Этого будет довольно!
162
Канон— греческое слово. Буквально значит «палка». В старину так именовали свод основных правил для пользования; то, что сейчас назвали бы инструкцией.
— Ты хочешь навеки сокрыть найденную истину?! — воскликнул Гизе.
— Нет, это вовсе не так, — перебил Коперник. — Настоящие люди науки легко смогут по таблицам подняться к моим принципам и источникам, из которых я исхожу. Сведущим лицамі все станет ясно! А масса астрономов получит практическую пользу. Они только к ней и стремятся… Их вовсе не интересуют общие соображения!
Стоя поодаль у книжного шкафа, Ретик отпивал из своей кружки нервными, короткими глотками. Его глубоко волновал исход беседы. Но пока он только почтительно слушал, решив вставить свое слово позже.
— Как я понимаю, — сказал Гизе, — ты хочешь итти по пути Альфонса Мудрого, а не великого александрийца?
— Совершенно верно, друг мой!
Гизе положил руку на плечо Коперника:
— Ты часто говорил мне, сколько вреда принесло науке введение таблиц Альфонса без комментариев… Астрономы вынуждены были принять все их предпосылки на веру! Но в астрономии — ты сам не раз говорил — это не должно иметь места! Астрономия, говорил ты, требует прежде всего общих соображений и точных доказательств… Заметь— я лишь повторяю твои собственные слова! Под насупленными бровями торунца серые глаза загорелись огнем.
— Но я говорил тебе и о вое невежд и глупцов! От него мне не укрыться и в могиле!
Он вспомнил Лютера и эльблонгский фарс.
Гизе сжал руку каноника легким дружеским пожатием:
— Николай! Мы прожили с тобою долгую жизнь… Но что целая жизнь человеческая со всеми ее невзгодами в сравнении с истиной?!. Больше, чем кто иной, заслужил^ ты право на покой… Ты и обретешь его, если не станешь опасаться криков тех, кого греки называли людьми без суждений… Какое тебе дело до тех, кому не хватает знания геометрии! Твой труд — не для них!
Ретик не мог больше оставаться в стороне. Он подошел к Копернику:
— Дорогой Господин мой Учитель!.. Я хочу сказать вам слово от лица людей науки… тех, кто успел узнать кое-что о новом учении из моего повествования… Они не простят вам, если вы им не отдадите всего вашего творения… Не простят вам, дорогой мой, великий мой Учитель!..
В порыве Ретик схватил руку старого каноника и поцеловал ее.
В обширной библиотеке воцарилась долгая тишина.
Тишину нарушил торунец:
— Пусть будет так… — Коперник вытер платком глаза. Голос его едва был слышен. — Пусть будет так… Но где можно отпечатать такую книгу?
— У нас в Баварии! В Нюрнберге! — вскричал Ретик.
И снова, после долгого молчания, старый каноник спросил:
— А кто может заняться всем этим?
— Я, если только вы того захотите! — отвечал Ретик.
Ретик часто писал из Фромборка своим друзьям в Нюрнберге — доброму знакомому Шонеру, типографу Петрею, Андрею Оссиандеру, священнику, видному лютеранскому богослову. Эти лица узнали от него, что Коперник после долгих уговоров решил, наконец, отдать свою рукопись для напечатания.
Петрей соглашался оттиснуть тысячу экземпляров.
Особый интерес к вестям из Фромборка проявлял священник Оссиандер. Он проповедывал учение Лютера, писал богословские книги и, между прочим, занимался астрономией. У него были свои мысли о том, как можно любые астрономические идеи — даже об обращении Земли вокруг Солнца! — сделать приемлемыми для церкви. Оссиандер жаждал поделиться этими мыслями с папистским каноником, — авось, окажутся они полезными для него в последнюю минуту, при окончательной обработке рукописи.