Николай Коперник
Шрифт:
Однако второй части письма Ретик так и не написал, переменив намерение и задавшись целью издать скорее самые «Обращения».
Отчет Ретика Шонеру, напечатанный в зиму 1539–1540 года в Гданьске, именовался: «Первое повествование о книге Обращений» [160] . Это было первоепечатное изложение учения Коперника. Оно очень интересно, особенно в своем введении, ярко рисующем умонастроения эпохи и взгляды самого Коперника.
В «Первом повествовании» Ретик обращается не только к ученым астрономам, но и к гораздо более широкому кругу — к многочисленным людям гуманистического воспитания, которым вопросы строения мира не были
160
Полное название:«Просвещеннейшему доктору Иоганну Шонеру о «Книге обращений» эрудита и замечательного математика, почтенного доктора Николая Торунца, вармийского каноника, составленное неким юношей, изучающим математику, Первое Повествование».
В восторженных, исполненных своеобразной поэзии строках Ретик превозносит ясность и простоту новой системы, не устает повторять, что наконец-то «моим Господином Учителем» установлена полная согласованность между теорией и небесными явлениями.
Ретика очень заботит судьба учения. Он знает, как опасно было бы его заявление о том, что Коперник отверг или опроверг, или даже заменил Птолемея. Для блага нового учения, говорил он себе, нужно представить «Господина Учителя» верным продолжателем александрийца. И Ретик много раз на всякие лады, как своеобразное заклинание, повторяет это.
Для нашего современника эти места «Первого повествования» лучше всего, хоть и косвенным образом, показывают всю потрясающую революционную сущность коперниковского учения. Первого глашатая нового мироздания терзал страх за будущее. Перед ним вставали грозные лики ревнителей тысячелетней старины. «Я сам, как и мой. Господин Учитель, любим Птолемея всем сердцем», клянется Ретик. В другом месте он восхваляет «неутомимую, почти превосходящую человеческие силы тщательность Птолемеевых вычислений» и «неистощимое его прилежание в наблюдениях небесных явлений». Но в устах Ретика упоминание об этом — лишь военная хитрость. В этом нас убеждает то место «Повествования», где славный Ретик, снова забеспокоившись, как бы — упаси бог! — Коперника не обвинили в стремлении к новшествам, готов отвести удар на себя:
«Если мне в моей юношеской горячности привелось сказать лишнее, если оно было сказано слишком вольно и было направлено против почтенной и святой старины, — виной» тому только я сам. В отношении же Господина Учителя я прошу быть твердо уверенным, что он ничего так не желает,?как итти по стопам Птолемея… — Но небесные явления, держащие в своей власти всякого астронома, а также математические соображения принуждают его, против его волипринять иные выводы. Тем же методом, что Птолемей, и преследуя те же цели, он строит свое здание из совсем иных элементов».
Ретик был первым в ряду тех, кто старался тем или иным способом «позолотить пилюлю» и заставить науку, церковь и государственный авторитет проглотить в невинной оболочке революционное коперниковское учение.
Ретик продолжает: «Впрочем, как всякий способный человек, и особенно философ, мой Господин Учитель по всему складу своего ума весьма далек от того, чтобы из одной жажды новшествотходить от древних воззрений. Это имеет место только по веским причинам и когда того требует само дело. Его возраст, серьезность его мыслей, его глубокая ученость, богатый талант, величие его духа таковы, что на него не может пасть подобное подозрение».
Трудно отказаться от мысли, что Ретик, сочиняя эти строки, имел перед умственным своим взором жирного, толстошеего Лютера, болтавшего за кружкой саксонского пива о дураках, готовых перевернуть свет из одной жажды новшеств. В другом месте, покончив со всеми этими осторожными оговорками, Ретик говорит: «Когда я продумываю это поистине удивительное построение моего Господина Учителя, мне часто приходит на ум изречение ученика Платона, который после изложения всех требований, предъявляемых к астроному, добавил: «Не должен заниматься наукой тот, кто в природе своей не имеет чего-то чудесного»«. Я, по божьей милости, стал свидетелем огромной работы мысли, которую предпринял мой крепкий духом Господин Учитель. Мне стало понятно, что я и представления не имел о такой тяжести труда. Груз подобной работы так велик, что ее никто другой, даже герой, не мог бы поднять и в конце концов преодолеть. Я постиг, почему древние рассказывали, что Геркулес, сын самого Зевса, не доверял надолго своим плечам и переложил небесный свод снова на спину Атласа, который был к тому приучен долгими годами и потому, приняв груз, со свежими силами бодро понес его дальше».
Очень интересен рассказ Ретика о методе работы Коперника:
«Мой Господин Учитель самым тщательным образом сопоставлял наблюдения всех времен с его собственными и записывал их в определенной последовательности. Они были у него всегда под рукой. Когда он приходил к какому-либо определенному выводу, решался вводить новое положение в науку или принятую теорию, он обращался к своим записям и проверял свои выводы по ним, идя от древних наблюдений вниз, вплоть до своих собственных, и тщательно взвешивая, какой закон или вывод их объясняет всего полнее и лучше. Придя таким путем и с помощью Урании [161] к определенному умозаключению, он затем сравнивал его с теорией древних и Птолемея.
161
Урания— одна из девяти муз греческой мифологии, покровительница науки о звездном небе.
С величайшим тщанием проделав всю эту работу и лишь в том случае, если он находит, что по всей строгости астрономических законов нужно отказаться от прежних воззрений, он, по божьему велению, строит новую теорию, обосновывая ее математическими выкладками и строго геометрическим доказательством. После этого он исследует, как наблюдения древних и его собственные подходят к принятой им новой теории. И только после того, как проделана вся эта огромная работа, он предлагает астрономии свой новый закон».
Ретик высказывает уверенность, что новое учение своей логичностью и силой доказательств способно завербовать в число приверженцев коперниканства… даже Аристотеля и Птолемея!
«Аристотель, я твердо в том убежден, если бы только мог услышать основы новой теории, признал бы честно, что им действительно было доказано и что — принято без должных доказательств. Он признал бы обоснованность теории моего Господина Учителя, если только верны слова Платона, что Аристотель является Философом Истины.
Я также далек от мысли, что Птолемей, если бы только ему дано было вернуться к жизни, остался бы верен своей системе. Увидя, как завалена руинами столетий, как непроходима стала столбовая дорога астрономии, — Птолемей сам начал бы искать нового пути!»
Еще чьим авторитетом мог подкрепить Ретик свои доводы в пользу учения «Господина Учителя»? Пожалуй, авторитетом господа-бога! Профессор лютеровского университета знал цену такого довода:
«Моему Господину Учителю, высокообразованному человеку, сам бог дал полное господство в астрономии для того, чтобы мог он добиться полной астрономической правды и умножить ее. Аминь!»