Никому о нас не говори
Шрифт:
Его «спасибо» такое колючее, неуютное. Всё, что я слышу в его благодарности, — это одолжение. Оно комом становится у меня в горле. Мне приходится протолкнуть это в себя, чтобы сдавленно ответить Горину:
— Пожалуйста.
А дальше мы так и стоим друг напротив друга, сцепившись взглядами. Не двигаемся ни он, ни я. Воздух между нами словно электризуется. Я чётко ощущаю, как каждый волосок на моих руках приподнимается, пуская мурашки по коже.
Чувствую, что должна увести взгляд, но продолжаю смотреть в лицо Тимуру. И вдруг замечаю несколько родинок у той самой брови с выбритым уголком;
А ещё вижу, как нервно дёргается кадык на крепкой шее с татуировками, и слышу слишком шумный выдох Тимура. Я сама не понимаю зачем, но скольжу взглядом ещё ниже… По узорам чёрных линий, идущих от шеи к рельефу его груди. Они складываются в непонятную мне надпись, кажется, на латыни. Но прочитать не успеваю…
— О, голубки! — Пахом возникает в каморке как из-под земли, а я резко перевожу взгляд с татуировки, украшающей всю грудь Тимура, вверх. И сталкиваюсь с его кривой ухмылкой. Щёки сразу же опаливает жар, а Горин, продолжая держать руки в карманах этих несуразных штанов, демонстративно расправляет плечи и наконец делает от меня шаг назад. — Всё? Оклемался? — Пахом с грохотом кидает какой-то коробок в угол комнаты и оценивающе рассматривает Тимура. — На ногах уже стоишь, от боли не стонешь.
— Я в норме, — прочищая горло, говорит тот.
Квадратная морда Пахома расплывается в улыбке:
— Вот и отлично. Значит, можешь уже сваливать отсюда.
— Ты же сказал, что могу здесь остаться на пару дней? — Тимур явно напрягается от этих слов.
— Это я преувеличил. Лучше завтра тебе до вечера койко-место освободить. Не хочешь ехать домой — перекантуйся у друзей. Батону вряд ли понравится всё это, — Пахом многозначительно кидает взгляд на меня, а потом, цокнув языком, опять топает к двери, оставляя нас наедине.
И снова между мной и Тимуром тянется молчание. Горин вальяжно следует к дивану и усаживается на него. Я понятия не имею, кто такой Батон, но, похоже, кое-кому нужно убраться отсюда до его прихода. Да и мне, видимо, тоже…
Тяжёлый выдох сам собой вырывается из лёгких, а Тимур неожиданно реагирует на это.
— Что? — спрашивает он.
А я сжимаю ладони и прикусываю губу. Если хочу быстрее перестать принимать участие в происходящем, то и вопросов никаких задавать не должна, но нет… Моё любопытство оказывается чуть проворнее ума.
— Почему ты не едешь домой?
Тимур забирается на диван с ногами и усаживается в позу лотоса. Облокотившись на свои разведённые колени, он подаётся чуть вперёд и твёрдо произносит:
— Я не хочу туда ехать. Такой ответ устроит?
Но я и рта раскрыть не успеваю, как Тимур предугадывает мои намерения:
— По глазам вижу, ты уже собираешься спросить почему, — хмыкает он.
— А ты и на этот вопрос ответишь?
— Нет.
Опять тишина. Вот и поговорили. Да и имеет ли смысл вести беседы о чём-либо? Тимур острее кактуса. Даже воздух рядом с ним колется. Пора завязывать.
— Таблетки на столе. Лечись, — бросаю я Тимуру и направляюсь на выход.
Дёргаю дверь за ручку, а мне в спину уже летит:
— Сколько я тебе должен?
—
— Аня… — он вдруг зовёт меня по имени.
Хрипло и так как-то непривычно, что ноги мгновенно становятся ватными. Я застываю в дверях.
— Ты кому-нибудь… — настороженно начинает Тимур.
Но ему и продолжать не надо. Через какую-то призму разочарования я прекрасно понимаю, о чём он. Дура! Неужели я только что ждала от него нормального «спасибо»?
— Нет, — бросаю Тимуру и, даже не обернувшись, захлопываю за собой дверь каморки.
И надеюсь больше сюда никогда не возвращаться. Всё становится каким-то фарсом. На выходе из гаража односложно прощаюсь с Пахомом, который всё ещё возится с железными воротами, и уверенно иду к той тропинке, по которой сюда и пришла. А проходя мимо машины Горина, так и хочу с размаха треснуть по ней ногой. Только толку?
— Эй, погоди, — меня тормозит запыхавшийся Пахом. Он суёт мне в руки объёмный чёрный пакет. — На.
— Что это? — округляю глаза и ощупываю ладонями шуршащий полиэтилен: нетяжёлый и достаточно мягкий.
— Вещи Тима. Постирать надо, а у меня здесь не прачечная, — как ни в чём не бывало заявляет амбал.
И даже не даёт мне сказать ему хоть одно возражение. Пока я ошалело мну в руках чёрный пакет, Пахом исчезает за железными воротами гаража.
***
Недаром о женских сумках ходят легенды. Туда можно впихнуть невпихуемое и спрятать то, что должно быть спрятано навеки.
Уж не знаю про спрятанное навеки, а вот впихнуть в свой маленький рюкзак с тетрадками объёмный пакет у меня всё же выходит. Правда, за моей спиной уже не аккуратная котомочка, а огромный баул, который мне нужно как-то уберечь от глаз мамы.
Да, я тащу вещи Тимура домой. Но я честно пыталась выкинуть этот пакет по дороге. Даже несколько минут ходила вокруг урны за остановкой. В итоге не решилась. И это не потому, что боюсь реакции Тимура на пропажу его вещей. У меня не поднялась рука распорядиться тем, что мне не принадлежит.
Это чужое. Не моё. Нужно будет просто отдать их Тимуру. Как? Пока не знаю. Сейчас главное — не спалиться перед мамой.
Поэтому захожу я домой с неприятным ощущением в животе. Готовлюсь то ли врать, то ли оправдываться, если мама заметит, что мой рюкзак неестественно раздуло.
И по закону подлости, как только я вставляю ключ в замочную скважину, наша входная дверь распахивается сама, едва не двинув мне по носу. Мама уже стоит на пороге в пальто, накинутом на домашний халат, а в её руках какое-то блюдо, укутанное полотенцем.
— Ой, Анютка, ты уже с пар? — мама удивлённо моргает.
— Да, отпустили чуть раньше, — киваю уверенно, а сама боком пытаюсь протиснуться в квартиру. Поворачиваться спиной нельзя. — А ты куда? — интересуюсь осторожно.
— К Наташе в соседний подъезд. Из Турции прилетела. В гости зовёт. Посидим пару часиков, чаёк с пирожками попьём. Я побежала, пока горячие ещё, — довольная мама трясёт перед собой блюдом, от которого исходит умопомрачительный запах выпечки, быстро чмокает меня в щёку и радостно исчезает в подъезде, стуча по ступенькам каблуками.