Никому о нас не говори
Шрифт:
И я глазам и ушам своим не верю. Закон равновесия вселенной, видимо, существует. Если где-то убыло, значит где-то прибыло. А в моём случае: если я где-то вляпалась, то где-то мне точно должно повезти.
Быстро закрываю за собой дверь, скидываю кроссовки и сразу мчусь в ванную. Мама вроде бы заикнулась про «пару часиков».
Мои руки дрожат, когда я делаю это. Стаскиваю со спины рюкзак, достаю пакет и развязываю на нём узел. Мне кажется, что этот чёртов полиэтилен шелестит на весь мир. В пакете всего две вещи: чёрное худи и чёрные джинсы, которые летят в
Следом собираюсь закинуть и худи, но зачем-то просто сижу перед раскрытой «пастью» стиралки и держу в руках плотную чёрную ткань. Она вся в пыли, но от неё всё равно идёт стойкий запах парфюма Тимура. Его терпкость слишком быстро заполняет собой мои лёгкие, а рот — слюной.
Пальцами сжимаю ворот худи и противлюсь одному неприятному, но непривычно навязчивому желанию…
Я зажмуриваюсь и резко выдыхаю. Бросаю худи в машинку к джинсам и с хлопком закрываю дверцу барабана.
Я же не чокнулась, чтобы нюхать вещи Тимура?
Порошок. Ополаскиватель. И режим быстрой стирки. Как только машинка шумно начинает заливать в себя воду, я буквально обессиленно растекаюсь на полу ванной. Прямо так. В верхней одежде с улицы.
Я растеряна и вымотана. И, что будет завтра, даже не могу представить…
Глава 24. Тим
Глава 24. Тим
Закрутив скрипучий кран, опираюсь руками на ржавую раковину, смотрю в треснутое зеркало, висящее на обшарпанной стене. А из зеркала на меня смотрит помятая, исполосованная ссадинами рожа. У этой рожи всё ещё красные глаза.
Я грубо провожу ладонью по влажным щекам, подбородку, смахивая капли воды и ощущая колючесть на коже.
Надо побриться, но в этом закутке с дыркой в полу вместо туалета вряд ли можно найти нужный инструмент. Ржавая бритва Пахома на раковине меня не очень-то и прельщает.
А ведь он здесь реально живёт. Двадцать четыре на семь. Я никогда не спрашивал, но, похоже, ему и идти некуда. В отличие от меня. Ляпни я Пахому, что живу в особняке с охраной, где еду готовят повара и на завтрак можно легко заказать омара, он бы никогда не понял моего желания туда не возвращаться. Решил бы, что я тронутый на всю башку.
Наверное, так и есть. Потому что смотрю на своё отражение в старом зеркале и кривлюсь от одной мысли, что нужно ехать сейчас домой. Здесь, где вместо дорогих картин на стенах уличное граффити, повсюду вместо изящных статуэток торчат железные прутья, а вместо утончённого бомонда несколько раз в неделю собирается толпа бешеных мужиков и парней, готовых порвать друг друга на куски, мне как-то уютнее, чем в месте моей прописки по паспорту.
Стерев ладонью с лица капли, я возвращаюсь к Пахому. Он попивает чаёк с баранками, когда захожу в его чулан.
— Сваливаешь? — спрашивает с набитым ртом.
— Сваливаю, — бурчу я. — Набери меня, когда будет понятно с реваншем.
Пахом с противным хлюпающим звуком втягивает чай из кружки:
— Ты отсидись пока.
— Мне нужны деньги.
— А не хрен было ставить всю сумму
Воспоминания о прошлом бое тут же неприятно отзываются в теле и в голове. Стискиваю зубы от вспышки злости в груди. Сам не знаю, как так вышло. Я пропустил едва ли не все удары. Не мог сосредоточиться. Будто бы первый раз вышел на бой. А ведь далеко не первый. Больше десяти лет я учился в боксе концентрации, самоконтролю и умению считывать противника по его движениям и взгляду. Медали, первые места, кубки по боксу в одно время были мои, пока всё не пошло куда-то по одному месту…
И в этот раз я всё провалил к чертям собачьим. Мне напихали крепких тумаков, от которых до сих пор трещит башка. Ещё и деньги все проиграл. Сука! Я должен отбить эти бабки как можно быстрее.
Только с таким намерением я ищу на диване и возле него свои вещи. То, что одолжил мне Пахом из своего: старые спортивные штаны и футболка на размеров десять больше, — точно не для выхода в свет. Но ни под подушкой, ни под кроватью, да и вообще в этом чулане нет признаков присутствия моих джинсов и худи.
— Где мои шмотки? — ворчу я, в очередной раз переворачивая подушку.
— Так это, у девахи твоей стираются, — заявляет Пахом.
Я выпрямляюсь над диваном. От такого резкого движения словно стрелу в мозг пустили. Приходится скривиться, пропуская через себя волну боли. Выждав несколько секунд, когда она утихнет, наконец могу впустить в свою башку слова Пахома.
У моей девахи? Он об Ане, что ли? Да какого чёрта-то, а?! Поднимаю на Пахома удивлённый взгляд, на который он реагирует, лишь пожав плечами:
— Чего? У меня коврик в параше чище, чем твои вещи были. Позвони ей. Пусть привезёт. Авось постирала уже.
Продолжаю смотреть на Пахома, жрущего свои бублики и прихлёбывающего чай, и хочется двинуть по его квадратной морде. Он-то тип адекватный, порой разумные вещи даже говорит, выручить готов, вот как в случае со мной, но блин! Звонить этой блондинке со взглядом перепуганного воробья я не собираюсь.
Чуть протрезвев от алкоголя и боли, я понял — тащить сюда Аню было глупостью высшего разряда. Ляпнет же кому-нибудь. Бабский язык хуже ящика Пандоры. А я вообще, считай, сдал ей все явки и пароли. И сейчас совсем не знаю, что с этим делать.
Не по себе мне, когда она таращится на меня своими глазищами. Как будто высмотреть что-то во мне хочет. Аж желудок сводит. Какая-то она не от мира сего. Её обидеть — как два пальца об асфальт. И в то же время сама лезет на рожон. С таблетками сюда приехала и вопросы задаёт лишние. Как будто не боится за свой любопытный нос в конопушках.
Я сам виноват. Тогда я был готов подохнуть от боли, вот и пришлось просить её о помощи. Но лучше отсепарироваться от этой Ани окончательно. Припугнуть ещё раз как следует. Чтобы в мою сторону и посмотреть боялась, не то что обсуждать с кем-либо свои приключения.