Никто не выйдет отсюда живым
Шрифт:
– Ты дашь мне знать, когда будешь готов.
Минут через двадцать Джим вышел в контрольную комнату, и Пол пожал плечами.
Ну, сказал он, – ты не можешь взять их всех.
Интенсивность творчества Джима не спадала. В “Лошадь терпит” было очарование жертвенной смертью при затоплении испанских жеребцов. В “Прогулке в лунном свете” была своя неповторимая концовка. В песне “Люди странные” была честная и болезненная неуверенность. В одиннадцатиминутной “Когда музыка закончилась” содержался злой протест: “Мы хотим мир, и мы хотим его сейчас!” – столь же сильный, как и продолжающийся интерес Джима к собственной смерти (“Прежде, чем я провалюсь в глубокий сон / Я хочу услышать / Крик бабочки”). И, наконец, в “Несчастной девочке” (“Ты
В конце лета 1967-го года, “Doors” перекрёстно объехали всю страну. Сначала они появились перед девятитысячной аудиторией “Anaheim Convention Center” в южной Калифорнии. Джим был одет в грязнораскрашенный безрукавный спортивный хлопчатобумажный серый свитер поверх чёрных кожаных штанов. Он бросал в зал зажжённые сигареты, а зал в ответ начал чиркать спичками, когда группа заиграла “Зажги мой огонь”. Потом они поехали на восток на неделю выступлений в Филадельфии, Бостоне и Нью-Гэмпшире; вернулись в Лос-Анджелес, чтобы ещё раз сыграть в “Cheetah” с “Jefferson Airplain”. В течение трёх недель “Зажги мой огонь ” продолжала оставаться на первом месте, а затем пропустила вперёд песню “Beatles” “ Всё, что тебе нужно – это любовь”. На той же неделе “Elektra” выпустила следующий прессрелиз:
“Elektra Records” просит Ассоциацию Звукозаписи Америки (RIAA) подтвердить, что альбом и сингл “Doors” оба классифицированы как “золотые” диски. К этой неделе (30 августа), по заявлению президента “Elektra” Джека Холзмана, альбом под названием “Двери” значительно перешагнул рубеж в миллион долларов по общей сумме проданных экземпляров; также на рынок было выпущено более миллиона копий сингла “Doors”.
Менеджер “Elektra” по продажам Мел Познер объявил, что LP и сорокопятка преодолели миллионную отметку одновременно.
Этот мощный сдвоенный коммерческий успех сделал “Doors” сильнейшей из групп, появившихся на попсцене с начала года. Теперь “Doors” отличились тем, что они были в этом году единственной группой, ставшей “золотой” с первым же LP; более того, из всех групп, записавших в 1967-м году свои дебютные пластинки, только у “Doors” был сингл, проданный в количестве миллиона экземпляров…
Многое другое в конце августа также было впервые. Концерт в “Cheetah” был первым, когда в афише они поднялись выше своих сан-францискских соперников “Jefferson Airplain”. И на этом концерте Джим впервые во время выступления прошёл по туго натянутой проволоке, балансируя на кромке сцены в три метра высотой, а потом “упал” в зал. Это выглядело как случайность и было крайне сенсационно. Толпа была в экстазе.
К этому времени “Doors” отшлифовали и усовершенствовали то, что можно было бы назвать “беременной паузой” в их музыке и шоу. Иногда они могли вдруг смолкнуть в середине песни, или, например, Джим мог запросто сделать паузу между слогами. Оусли, легендарный производитель кислоты и друг сан -францискских рок-групп, говорил “Doors”, что эти паузы сводили его с ума. Иногда кое-кто в аудитории смеялся. Когда это однажды случилось в Беркли, Джим обиделся и сказал: “Когда вы смеётесь над представлением, вы на самом деле всего лишь смеётесь над собой ”. Позже он объяснял: “По-настоящему я раскрываюсь единственно и только на сцене. Маска спектакля даёт мне такую возможность, место, где я прячусь, и тогда я могу раскрыться. Это потому, что я вижу наш концерт как нечто большее, чем спектакль, выход на сцену, исполнение нескольких песен и уход. Я действительно всё это переживаю лично. Я не чувствую, что действительно сделал всё замечательно, пока мы все вместе не ощутим такого единения. Иногда я прямо останавливаю песню и непосредственно позволяю себе все скрытые враждебности, беспокойства и напряжённости до тех пор, пока мы не вовлечём в наше действо всех”.
Вскоре после применения “беременной паузы” в Беркли Джим опробовал её в университете в Нью -Йорке. В середине “Конца” он остановился на четыре минуты, но выкриков за это время не было. Вместо выкриков в студенческой аудитории получился эффект, напоминавший положение внутри скороварки. Когда в скороварке повышается давление, там растёт температура, и в тот момент, когда аудитория уже готова была взорваться, Джим дал сигнал группе, и они вернулись к песне.
Это как рассматривание фрески, – говорил он позже. – Это движение – и вдруг оно замораживается. Мне нравится наблюдать, как долго они могут это выдерживать, и в тот момент, когда они вот-вот сломаются, я позволяю им двигаться дальше.
Но что ты будешь делать, если они взбесятся и разрушат сцену, – спросили его однажды, – не от восхищения, а как если бы они хотели тебя убить?
Джим вспомнил Нормана О. Брауна и свою собственную теорию о сексуальном неврозе толпы. Он казался самоуверенным.
Я всегда знаю точно, когда это нужно сделать, – сказал он. – Это возбуждённые люди. Знаете, что произойдёт? Они испугаются, а страх очень возбуждает. Людям нравится внезапно пугаться. Это в точности напоминает момент перед оргазмом. Каждый этого хочет. Это кульминационный опыт.
Ничего не знавший о Джиме до тех пор, пока “Зажги мой огонь” стала первым номером, его отец достиг вершины в своих чартах, став в возрасте 47 лет самым молодым адмиралом флота США. Его назначили в Пентагон, и Моррисоны – Энди было теперь восемнадцать лет, а Энн двадцать – переехали в Арлингтон, штат Вирджиния.
Однажды к Энди зашёл приятель и принёс запись первого альбома “Doors”.
Посмотри сюда, – сказал он. – Это не Джим?
Энди сказал, что он уже слышал “Зажги мой огонь” и не узнал голос своего брата. Он попросил эту запись у приятеля, и в тот же вечер вместе с родителями прослушал её. Клара отложила книгу, которую читала, а адмирал продолжал читать газету. Когда пошла эдипова часть “Конца”, газета начала дёргаться, сначала медленно, а потом всё более яростно, по мере того, как становилось ясно – о чём песня. С этого дня адмирал никогда больше не комментировал работу сына.
На следующее утро мать Джима позвонила на “Elektra Records” в Нью-Йорк и сказала, что пытается найти сына. Представив некоторые убедительные доказательства того, что она действительно была его матерью, она получила номер телефона гостиницы в Манхеттене и имя гастрольного менеджера “Doors”. Она повесила трубку и снова набрала Нью-Йорк.
Алло! Это миссис Моррисон. Можно Джима?
Какого Джима?
Джима. Джима Моррисона. Это его мать.
Да? – в голосе прозвучала досада.
В трубке послышался другой голос:
Алло.
Джим? О, Джим…
Да, мама…
Она, волнуясь, говорила ему, как рада слышать его голос, спрашивала о здоровье, упрекала, что не писал, говорила, что очень беспокоилась о нём и уже хотела нанимать частного детектива, но адмирал упорно не разрешал ей этого сделать. После утешения наступила досада. Ответы Джима на её вопросы и заботу о нём были ворчливы.
Джим…
Да, мама… – Он вздохнул.
Пожалуйста, приезжай домой на старомодный праздник – День Благодарения* [*Последний четверг ноября.]. Энди и Энн…