Никто не выйдет отсюда живым
Шрифт:
Фактически, это было верно в отношении их обоих. Когда “Doors” были в Нью-Йорке, Памела трижды в день звонила им в гостиницу, пытаясь застать Джима в его номере, а потом она перестала это делать, и стала гулять с молодым актёром по имени Том Бэйкер. Когда Джим вернулся (и Памела вернулась к Джиму), два молодых человека стали друзьями, разделявшими любовь к театру, поэзии и кочевому образу жизни.
В следующие недели группе было практически нечем заняться, поэтому ребята появлялись в крошечных офисах “Elektra”, помогая готовить к выпуску свои записи.
Ха, ребята, – говорил их старый приятель Билли Джеймс. – Как
Мы долго думали, – сказал Рэй, – и не уверены, что хотим сочинить “биографию”. Мы считаем, что наше происхождение и наши любимые цвета плохо подходят к нашей музыке.
Вы правы, конечно, – согласился Билли. – Впрочем, рано или поздно вас всё равно спросят, что вы пытаетесь делать. Должна быть хорошая легенда на случай соврать так, чтобы все проглотили, и покончить с этим.
Около часа пятеро молодых людей обсуждали рекламу. Они понимали значение удачного имиджа, но все известные им ”биографии” других артистов – даже тех, что находились в списке “Elektra” – были довольно скучны.
Билли подошёл к окну, какое-то время вглядывался в смог, а потом сказал:
Ну… а как вы смотрите на то, чтобы написать её сейчас? Ребята, вы можете сказать всё, что хотите, и мы отправим это в Нью-Йорк.
Менеджер офиса Сью Хелмз застенографировала всё, что они наговорили, перепечатала это и дала им прочитать. Текст занял около тридцати страниц, и тот кусочек его, который в итоге опубликовали, включал в себя некоторые из наиболее образных, захватывающих фраз Джима; строки, которые появятся в печати, надолго вперёд определят – и ограничат – имидж Джима Моррисона.
На сцене “Doors” – как будто бы в своём собственном мире. Их песни напоминают космос и древность. Они звучат как карнавальная музыка. Когда она заканчивается, следует секунда молчания. Что-то новое рождается в пространстве.
Вы могли бы сказать, что это случайность, просто я идеально подхожу для той работы, которую я делаю; но это – ощущение тетивы лука, тянущейся на 22 года назад, тетивы, которой вдруг позволили выпрямиться. Я прежде всего американец, во-вторых, калифорниец, в-третьих, постоянный житель Лос-Анджелеса. Меня всегда привлекали идеи мятежа против власти – когда вы примиряетесь с властью, вы сами становитесь ею. Мне нравятся идеи ниспровержения установленного порядка или освобождения от него – мне интересно любое восстание, беспорядок, хаос, особенно деятельность, которая, как кажется, не имеет смысла.
Реальный листок, сопровождавший это тщательно продуманное рекламное заявление, был более традиционным. В нём Джим назвал своими любимыми группами “Beach Boys”, “Kinks” и “Love”. Он сказал, что восхищается, кроме того, Фрэнком Синатрой и Элвисом Пресли, а в театре – Джеком Палансом и Сарой Майлз. Кроме того, он сказал, что у него нет семьи, что его родители умерли.
– Джим! – сказала Сью Хелмз. – Это некрасиво. Что подумают твои родители?
Но Джим настаивал. Если кто-то спрашивал – его родители умерли. И так же было написано в “биографии”.
На первой неделе января были выпущены и альбом под названием “Двери”, и сингл “Прорвись насквозь”. Рекламный щит, изображающий их портреты и надпись: ““DOORS”: прорвись насквозь с электрическим альбомом”, стал первой рок-вывеской на Сансет Стрип, а группа тем временем отправилась в Сан -Франциско, в “Fillmore Auditorium” Билла Грэхэма, третьим номером после “Young Rascals” и “Sopwith Camel”. Гонорар был минимальным – 350 долларов, но место – лучшим в Америке.
Они приехали в Сан-Франциско рано, во время Human Be-In on Wednesday, катализирующего и духовно кульминационного события, которое вошло в поп-мифологию даже ещё до своего окончания. Все “Doors” были чрезвычайно потрясены этим праздником в Парке Золотых Ворот. Эра “Haight Ashbury” началась на той неделе в Сан-Франциско, и “Doors”, все как один, чувствовали себя её частью.
Они начали выступление в “Fillmore” с сингла “Прорвись насквозь”, а потом сыграли песню, которую Джим посвятил Махариши – “Принимай всё, как есть”, обе эти песни были написаны в одно время. Обычно группа, которая значится внизу афиши, заслуживает мало внимания на подобных концертах, но к третьей песне фаны “Young Rascals” и “Sopwith Camel” в “Fillmore” стали толпиться у сцены, чтобы смотреть и слушать более внимательно. Группа играла “Зажги мой огонь”.
Ты знаешь, что это будет неправдой,
Ты знаешь, что я солгу тебе,
Если мне придётся сказать тебе:
“ Девочка, нам не достичь ещё большего кайфа ”.
Эта была, по существу, песня Робби. Он написал мелодию и почти все слова, с небольшой помощью Джима. Но Рэй придумал карнавальное вступительное соло на органе, которое вскоре будут считать отличительным знаком саунда “Doors”. Более важно было то, что песня длилась семь или восемь минут, и была в основном инструментальной, что заставляло вспомнить: “Doors” – это не только Джим Моррисон. Группа заявляла, что они никогда не играли эту песню одинаково, но использовали её как звуковые очертания, чтобы на их фоне плести замысловатую джазовую импровизацию, достигая головокружительной кульминации.
Время сомнений прошло,
Нет времени толочь воду в ступе.
Попробуем сейчас, иначе мы многое потеряем
И наша любовь станет погребальным костром.
Давай, baby, зажги мой огонь,
Давай, baby, зажги мой огонь,
Попробуем провести ночь в огне,
Попробуем провести ночь в огне-е-е!
Аудитория “Fillmore” застыла, будто под гипнозом.
Во втором отделении “Doors” показали “Конец”, и Джим, пытаясь схватить микрофон, упал на барабаны, поранив спину. После этого падения и вопля “Мать… Я хочу трах-х-х-хнуть тебя -я-а-а!” аудитория приняла это падение за элемент странной хореографии. К следующему вечеру слово стало известно в городе: “Идите в “Fillmore” посмотреть новое действо”.
Через три недели “Doors” вернулись в Сан-Франциско на ещё одну серию выступлений в “Fillmore”, на сей раз третьими после “Grateful Dead” и “Junior Wells Chicago Blues Band”.
Глава 5
Чтобы отметить это событие, Джим потратился и купил костюм – сшитое на заказ одеяние из чёрной кожи, столь облегающее, что когда он надевал его и подходил к зеркалу, то отражение было похоже на обнажённое тело, погружённое в чернила.
Он долго стоял перед зеркалом, меняя позы, снимая и вновь натягивая свой кожаный прикид. Наконец, он отбросил верхнюю часть, согнул гибкие, но мускулистые руки, выпятил грудь, живот – под “мрамор”, собрал в пучок мышцы на шее. С тёмными волнистыми волосами и впалыми щеками, он был похож на Дэйвида, явившегося в Голливуд – будто кулак в чёрной лайковой перчатке.