Нина
Шрифт:
– Уберите этого говноеда, надоел, опять новости, музыку найдите, уберите этого говноеда, - загалдели женщины вполголоса.
– Ирка, переключи.
Ирка - «Берёзка» подошла к телевизору и принялась переключать каналы. Зрительницы продолжали препираться, постепенно повышая голос: «А я хочу говноеда», « Я болею за футбол», «Это не говноед, а ведущий тележурналист нашей великой страны», «Найди что-нибудь человеческое». На одном из каналов шёл показ мод.
– О, моды, моды!
– дружно обрадовались все.
– Оставь моды, Ирка!… Это старые моды, это повтор… Оставь, всё
Нина отошла от окна и повернулась к экрану, зябко кутаясь в больничный халат. На экране, в белом платье с розой, летела над подиумом модель Нина Силакова. «А я хорошо смотрелась тогда», - она равнодушно оценила картинку.
– Ёкарный бабай!
– ахнули зрительницы.
– Бабы, гляньте! Это ж наша Нинулька!…
– Ишь ты… точно! Мало нам на неё тут глядеть, ещё по телевизору её показывают!
– Нинуля! Нинулечка! Глянь-ка! Тебя показывают!
– А жопой-то вертит! Тьфу ты, ей нечем вертеть-то, а она вертит!
– Тебе, небось, не снилось!
– Да прям!…
Прокурорша вскочила и, распевая «Я раньше вышивала крестом и гладью», вихляя всеми возможными местами, прошлась перед телевизором.
– Не позорься, ты, пивной ларёк!
Нина снова вернулась к окну и прижалась лбом к решётке. Прокурорша всё не могла угомониться. Распахнув халат, она вихляла бёдрами и крутила толстым животом.
– Смотри, мандавошка, как надо!
– приставала она к Нине, топоча у неё за спиной.
– Есть что показать! Ну чего ты отвернулась, блядушка!
– Отстань от неё!
– Нина, не оборачиваясь, молча взяла цветочный горшок с подоконника.
– Что, подстилка бандитская, завидуешь простому женскому счастью? Смотри, как надо! Я раньше вышивала…
На этот раз прокурорше не удалось исполнить до конца даже первую строчку, потому что цветочный горшок с треском раскололся об её голову.
Когда санитары выбежали из ординаторской и остановились на пороге холла, там царил идеальный порядок.
Больные смирно сидели на стульях, внимательно глядя на экран телевизора. Особенно смирно сидела прокурорша - открыв рот, раскинув руки и закатив глаза.
– Что тут гремело?
– спросил санитар.
Никто не ответил ему.
– Ещё один звук, и концерт окончен, - грозно сказал санитар.
– Силакова, на выход. Врач зовёт.
В кабинете врача Нина тихо села на стул сбоку от стола, сложив руки на коленях. Она держала голову ровно и только немного скосила глаза, пытаясь разглядеть, какое число виднеется на перекидном календаре.
– Ну что же, вас можно поздравить, голубушка, - сказал врач, быстро заполняя медицинскую карту.
– Никакой агрессии у вас не наблюдается. Суицидальных попыток не отмечено, поведение в целом адекватное. Лечение дало превосходные результаты. Будем готовить документы на выписку. Вы меня слышите?
– Да-да… я слышу! Конечно, слышу! Я чувствую себя хорошо. Голова не болит, - проговорила Нина и вдруг осознала услышанное.
– Что вы сказали. Документы на… На выписку?!.
– Нет никаких психоневрологических показаний держать вас в стационаре. Я указал в медицинском заключении, что приступ немотивированной агрессии был спровоцирован
– Что? Из газового? Вы что говорите?
– Говорю, что написано в вашем деле. Понимаю, что вам неприятно это слышать Вы уж извините, но по роду работы мне приходится знакомиться с такими интимными вещами, как милицейские протоколы.
– Из газового, - повторила Нина, с отчаянием сжимая кулаки.
– Да нет, не может того быть…
– Тихо, тихо, голубушка. Не волнуйтесь. Я всё понимаю. Как говорил дедушка Крылов, который объелся блинами, от радости в зобу дыханье спёрло. Но, как говорил другой классик, от счастья не умирают. Идите в палату. Скажите сестре, что все процедуры с этого дня отменяются. Впрочем, я и сам скажу…
– А когда… Когда меня отсюда…
Врач заглянул в календарь, перевернул пару страниц и наморщил лоб:
– Скоро, голубушка, скоро. Вас надо сначала подготовить к возвращению в суровую реальность. Знаете, когда водолаз слишком быстро поднимается из глубины, он может умереть от декомпрессии. Вот от такой декомпрессии мы вас и убережём.
Не волнуйтесь, это недолго.
Глава 18
Вернувшись домой, Нина обнаружила, что в её отсутствие здесь кто-то побывал: Дверной замок был закрыт на два оборота, чего она никогда не делала. В прихожей была разбросана обувь, настенные шкафчики на кухне остались открытыми, постель перевёрнута. По-видимому, в квартире был обыск.
Однако Нина не кинулась сразу же наводить порядок. У неё были заботы поважнее.
Она выскребла ванну и прежде всего, искупалась. Потом принялась мыть волосы. Может быть, после обыска и пропали какие-то вещи, но, к счастью, все её кремы, шампуни и бальзамы остались. Они, правда, стояли не на своих привычных местах, их, наверное, тоже осматривали и обнюхивали, но они сохранились.
В неволе люди мечтают о свободе, и каждый представляет её по-своему. Нина мечтала о простых вещах, ценности которых раньше не замечала. Например, бессонными ночами она мысленно перебирала весь свой гардероб, обдумывая, что бы такое надеть, как только она избавится от ненавистного байкового халата с больничным штампом на рукаве. И даже простая вилка, простой столовый нож и простой фужер, запотевший от ледяной минералки - вся эта обычная посуда, недоступная для больных, казалась ей самым совершенным символом свободы.
Но чаще всего Нина мечтала о том, как она вымоет волосы. Не хозяйственным мылом, а своим, специально подобранным шампунем. И как же она была благодарна тем, кто рылся в её доме, за то, что они не унесли с собой эти яркие флаконы!
Нина старательно расчёсала волосы, а потом тщательно намочила их под душем, чтобы они были не влажными, а мокрыми. Плеснула шампунь на ладонь, вспенила пальцами и уже поднявшуюся пену нанесла на кожу головы, плавными движениями распределяя её по волосам. Это было так приятно, что она готова была запеть.