Нити жизни
Шрифт:
Конец его монолога я дослушивала сквозь завесу — мутной, темной, вязкой жидкости. Потому что я знаю, что донора того же типа крайне затруднительно найти, что важно максимальное соответствие факторов иммунных систем у донора и реципиента. И поэтому, прокрутив всё это в голове, я сделала то единственное, что могла сделать, то, в чём нуждалась с тех самых пор, как началась вся эта свистопляска: закинула голову и расхохоталась, как последняя истеричка.
Так просто, оказывается, со всеми этими: тенями, мыслями и прогрызающими чувствами, когда
Все мы изначально знаем ответы на терзающие нас вопросы, но все мы от них старательно отгораживаемся. Правда не нужна ни одному из нас. Потому что, правда — это короткое одеяло, одеяло, под которым всегда мёрзнут ноги. Его можно натянуть, завернуть, но его всегда не хватает. Можно ворочаться, брыкаться, но укрыться им нельзя. И с рождения до самой смерти оно закрывает только наше лицо, искаженное плачем, воплем и визгом.
Не знаю, но после стольких разочарований, кому-кому, но не мне испытывать боль, но почему тогда? Я словно потеряла часть себя. Дважды. Тревога нарастала. Отчаяние заполняло меня.
— Хочу воды, — говорю я. Встаю и выхожу, намеренно, не закрыв дверь. Подглядывая в тонкую щель, я вижу сгорбившиеся спины моих родителей. Какое-то время они сидят, молча, не глядя друг на друга.
— Я надеялась, что все обернется иначе, — неожиданно проронила мать, сопротивляясь телесной дрожи.
Папа устало потер глаза. — Если она умрет… — начал он и умолк, не в силах продолжать. Он стиснул руку матери, словно пытался позаимствовать у неё силы, но их не было уже ни у кого.
Краем уха я различаю, как распинается тот индюк, что начал весь этот разговор. Его успокаивающие и утешающие слова — сплошная заурядность! И тут до меня доходит — это же главврач. И как я не узнала его лицо? Лицо — самого главного обманщика, который обещал, что у меня все будет хорошо.
«Ненавижу! Ненавижу их всех!» — мысли в моей голове переполняют меня, словно беззвучный крик, раздавшийся в глухом ущелье скал. И я хочу доказать всему миру — ободряющие пророчества не претворяются в реальность!
Вся жизнь — это натянутые отношения, как струны гитары: стандартные улыбки, «ядовитые» поцелуи, фальшивые обещания, «напутствующие» советы и все те чувства, которым мы не верим, но все же продолжаем искать их, упиваясь ложными заменителями.
Я охапкой хватаю воздух, подобно хворосту, кидаю в легкие и сжигаю разом. Выдыхаю, сглатываю и раздраженно пинаю дверь, которая тут же ударяется о стенку.
Вот, бывает же такое, что всё проходит, эмоции усмиряются, страсти утихают, включается скептицизм и начинаешь трезво оценивать и принимать вещи такими, какие они есть!? Но, черт возьми, почему тогда я на это не способна?
Немая сцена. Все
— Да, я в своем репертуаре и меняться не собираюсь! — заявляю я.
— Дорогая, ты не должна… — говорит мама и тут же теряет силы закончить фразу.
— Быть здесь, — заканчивает за неё отец.
Я качаю головой:
— Нет, я как раз там, где мне и нужно быть. Мам, пап — довольно, все мы знаем о том, что меня ждет. И ничто это не изменит, даже они — я тыкаю пальцем в эту группу с клятвой Гиппократа. — Ты же видишь, они заранее отмазываются от меня.
— Полина, — ахает мать.
— Ради бога, — выдыхает отец.
Я закатываю глаза.
— Давайте хоть раз обойдемся без него. Нет его! Нет!
Мама закрывает лицо руками, но всхлипы всё равно выдают её.
— Пожалуйста, — отец умоляюще смотрит на меня.
Я отвожу взгляд и таращусь на врачей.
— Ну, что, процесс лечения закончен? Все враньё? Сказали бы сразу, что я обречена. И мне не избавиться от этого. Я никогда не излечусь. И умру.
— Может, это потому, что у нас противоположные цели? — выдает Итан Миллер, явно недовольный тем, как я себя веду.
Я пробормотала себе под нос и ответила взглядом, в котором был вопрос: это именно то, что вы хотели сказать?
— Сядь и успокойся, — не унимается он. — Ты не в той категории пациентов, чтобы уже хоронить себя заживо.
Мне хочется разрыдаться у всех на глазах и раскрыть, как же мне плохо, страшно и насколько сильно это гнетёт меня. Ведь, я не в том возрасте, чтобы верить в сказки. Но я так мала в битве против смерти. И пусть слова могут многое, в них вековая мудрость, но только жизнь одна, и не повторится уже никогда. И я знаю об этом не понаслышке.
Дальше, только хуже. Секунды превращаются в минуты, минуты в часы. Время, словно, издеваясь — растягивается и замедляется. Часовая стрелка медленно ползет по циферблату. За окном барабанит дождь.
Мне объявляют, что сейчас самый важный период — это период длительной декомпенсации, когда нарастают симптомы, происходят рецидивы и вырисовывается полная картина состояния. Поэтому, сейчас очень важно следить, чтобы не было никакой чрезмерной нагрузки на сердце, утомлений, так как, малейший стресс может привести к смерти. Следовательно, ближайшие месяцы я точно проведу в больнице, под пристальным надзором.
Я заставляю себя согласиться с их доводами и, смерившись, отправляюсь в палату.
За окном серое нечто затянуло город. Дождь облизывает черепицы домов, крыши машин, зонты, людей, асфальт, бордюры, скамейки. Стучится в моё окно, как будто, хочет забраться и затопить то «сухое», что еще успело спастись. Это западня. Я знаю.
Я скучаю по солнечным дням, по своей подруге, по ярким краскам, по запаху цветов, по траве и муравьям.
И как я умудрилась опять влезть в такое!?
Моё внутреннее выражает — внешнее. И я печатаю в сеть: