Нижние Земли
Шрифт:
О’Салливан не сразу понял, почему звук его шагов изменился. Встряхнувшись, он посмотрел себе под ноги и без удивления – на удивление, как и на другие эмоции, у него сейчас не доставало сил – отметил, что трава покрылась инеем и уже не стелется, а звонко хрустит. Стебельки, покрытые белым налетом, почти не напоминающим снег – откуда снег в сентябре? – ломались и оставались торчать острыми прутиками.
О’Салливан оглянулся. В десятке шагов за его спиной уже начинающая жухнуть речная зелень теряла свой яркий цвет, и на этом белесоватом поле отчетливо выделялись его следы. Чем дальше, тем больше белое сгущалось, и перед О’Салливаном стелился
– Огилви? – позвал О’Салливан, стряхнул с себя оцепенение и поспешил к фигуре, скользя по траве, покрытой снегом.
Лед угрожающе захрустел, стоило только на него ступить, и О’Салливан заторопился еще сильнее, боясь не успеть выбраться самому и вытащить того, кто сидел посреди магическим образом замерзшей реки.
– Лэмонт? – снова позвал О’Салливан, подойдя поближе, и почти сразу же, еще до того, как фигура подняла голову, понял, что ошибся.
Перед ним сидел младший из братьев, и пустота в взгляде делала его непохожим не только на другого брата, но и на самого себя.
– Нет больше Лэма, инспектор О’Салливан, – тусклым голосом ответил он. – Лэма больше нет.
Лед затрещал, и О’Салливан, не думая, рванул Лэгмэна за воротник, утаскивая следом за собой с куска замерзшей реки, которая постепенно возвращалась к своему естественному в это время года состоянию. Наведенный магией лед таял, скрипя и раскалываясь на куски, природа спешила взять свое, но, торопясь назад и таща за собой обмякшего Лэгмэна, О’Салливан краем глаза и краем сознания успел отметить на уходящих под воду белых осколках ярко-красные пятна, цепочкой ведущие от того места, где он схватил Лэгмэна, к берегу.
Последние несколько метров они прошли по воде, уже не спеша – опасность уйти под воду вместе с тающим льдом миновала, и О’Салливан расслабил руку, выпуская из онемевших пальцев воротничок Лэгмэна. Тот не сопротивлялся – ни тому, как его потащили, ни тому, что его отпустили. Брел по берегу, низко опустив голову, загребая ботинками воду, смешанную с илом и грязью, но черную не по-осеннему. Такого цвета вода бывает в середине зимы.
О’Салливан передернул плечами, едва удержавшись, чтобы не отряхнуться всем телом, по-собачьи, и отрывисто спросил у Лэгмэна, остановившегося рядом с ним у самой кромки воды:
– Что произошло? Боши? Вы наткнулись на них тут?
Лэгмэн покачал головой, не глядя на инспектора.
– Она сказала, что жила тут всегда, – Лэгмэн говорил так, словно сам не осознавал собственных слов, просто выдавал заученный текст. – Что ей наплевать на людские разборки. Что мы нарушили ее покой.
О’Салливан терпеливо смотрел на Лэгмэна, и, встретившись с ним взглядом, когда тот поднял голову, понял, что безжизненность голоса скрывала за собой глубочайший шок.
– Огилви, встряхнись, – жестко приказал О’Салливан. – Вы солдаты, ты знал, что любой из вас может погибнуть.
– Но не так!
Лэгмэн развернулся к О’Салливану всем телом, качнулся вперед, словно хотел подойти ближе, но ботинки только чавкнули грязью, приподнявшись пятками и опустившись на то же самое место.
– Не так, – повторил Лэгмэн, качая головой. – Мы ничего ей не сделали. Мы не были ей ни врагами, ни друзьями. Мы просто, – он криво улыбнулся, – нарушили ее покой. И теперь Лэма больше нет. За что, инспектор? Мы же ничего ей не сделали.
О’Салливан вздохнул и потер переносицу. Он никогда не думал, что придется говорить на эту тему с братьями Огилви – они всегда казались и ему, и вообще всем, теми, кто как никто другой прекрасно понимал все тонкости взаимоотношений между людьми и нелюдьми. О’Салливан знал их обоих почти два десятка лет, и хотя юношеский максимализм не оставил братьев после того, как обоим перевалило за тридцать, в том, что касалось этой довольно щекотливой сферы, они всегда проявляли изрядную прозорливость.
И уж тем более О’Салливан не думал, что этот разговор состоится вот так – на чужой земле, после кровопролитного сражения. И только с одним из братьев.
– Ты прав, вы ничего ей не сделали, – осторожно подбирая слова, начал он. – Просто такова ее природа. Их природа.
– Их?
Лэгмэн качнулся еще раз, с усилием вытаскивая ботинки из грязи и ступив сначала вплотную к О’Салливану, а потом так же стремительно отшатнувшись прочь от него.
– Их? Или ваша? – Лэгмэн почти кричал. – Не потому ли ты так хорошо понимаешь нечисть, инспектор, что сам один из них? Люди ничего вам не сделали!
О’Салливан низко опустил голову. Кровь предков бурлила в его венах, требуя немедленно наказать обидчика, но человеческая часть его натуры все же взяла верх, и О’Салливан негромко ответил:
– Вы ничего нам не сделали.
Лэгмэн со всхлипом втянул в себя воздух, развернулся и, ничего больше не говоря, широкими шагами отправился по следам О’Салливана обратно к их лагерю.
Старшего Огилви объявили пропавшим без вести, ведь его тело так и не удалось обнаружить. Младший с О’Салливаном больше не разговаривал, в обыденной жизни скользя по нему невидящим взглядом, а во время сражений оказываясь где угодно, только не рядом с бывшим начальником. Правда, сражений таких было очень немного – уже по итогам то ли второго, то ли третьего, О’Салливан не мог бы сказать точно, второго Огилви занесли в тот же список, что и первого. И с этим О’Салливан мог бы поспорить. Он точно знал не только то, что Лэгмэн жив, но и то, куда он направился.
Из своего запоздавшего рапорта начальству, который совпал с началом войны, О’Салливан тайны не делал. Оба Огилви были в курсе его догадок, подкрепленных фактами – львиную долю этих фактов принесли О’Салливану они же сами. И помня ненависть, всколыхнувшуюся в глазах Лэгмэна там, на берегу Марны, О’Салливан почти не сомневался, что тот отправился искать таких же, как он. Тех, кто ненавидел нелюдей и желал их уничтожения с той же яростью, которую зажгла в Лэгмэне смерть брата.
О’Салливан мог бы доложить о своих мыслях начальству, но не видел в этом проку.
Во многом потому что на следующую ночь после того самого боя, после смерти Лэмонта О’Салливан услышал скрип телеги. Скрип, который был слышен только ему. Или не только – но у каждого из тех, кто его слышал, телега была своя. И никто из них не спешил делиться этим с остальными. Может быть, кто-то списывал все на галлюцинации, может быть, кто-то просто запрещал себе об этом думать. А кто-то – как О’Салливан – просто точно знал, что именно этот скрип предвещает лично ему.
И днем, перед которым скрип прозвучал практически над ухом, О’Салливан не чувствовал страха. Не чувствовал боли, когда его пронзил штык. Не чувствовал ничего, скользя пальцами по собственной и чужой крови, падая вперед и придавливая своим телом другого солдата, которого уже не видел.