Но именем твоим…
Шрифт:
И вот тут начинаются те тайны, о которых я вам в самом начале говорил….
Межевой комиссар с интересом спросил:
– Пан Славомир, вы это всё со слов няни юной Острожской знаете?
Пожилой шляхтич кивнул.
– В отличие от прочих, пани Янина не имела в этой истории никакого личного интереса – посему я полагаю возможным верить её рассказу без изъятья…. С вашего дозволу, пан Станислав, я продолжу.
До Белой Церкви беглецы добрались беспрепятственно за два дня, переночевав в постоялом дворе на берегу Гороховатки – благо, шли налегке, верхоконно, лошади были отдохнувшими, не умученными дальней дорогой. Но уже в Фурсах юная княгиня без сил сползла с седла, жалуясь, что более верхами ехать ей нет мочи – и молодой Сангушко принужден был купить возок, в который была погружена Эльжбета со своей няней. Скорость поезда заметно упала – и до Бердичева им пришлось ехать три дня, весь же путь до Влодавы, в которой их застал гонец с чёрными вестями из Кнышина, занял у беглецов ровно две недели.
Пан Станислав прикинул что-то в уме, молча что-то подсчитал, шевеля губами – и, покачав головой, заметил:
– Плохо шли. Едва по тридцать вёрст в сутки. По зимнему пути – что-то совсем мало.
Веренич кивнул.
– Мало. И дело даже не в том, что возок с молодой княгиней и пани Яниной мешал быстрому ходу – беда в том, что пани Эльжбету страшно укачивало в возке, и ежечасно она исторгала из себя всё, что ей подавали на постоялых дворах. К этому ещё добавлялась постоянная головная боль, на которую она жаловалась и пани Янине, и пану Дмитрию, и непрестанные смены настроения – Эльжбета могла засмеяться, увидев бегущего по полю зайца, и тотчас заплакать, уверив Янину, что оному зайчику холодно и неуютно в декабрьской степи…
В горнице повисла тишина. Затем пан Станислав настороженно спросил:
– Вы, пан Славомир, имеете в виду то, о чём я подумал?
– Именно, пан Станислав. И очень скоро об этом догадался весь маленький отряд.
– Но ведь нигде и никто не говорил, что Гальшка была цяжарна?
– Никто и никогда.
Межевой комиссар от волнения даже встал.
– Остановите ваш рассказ, пане Славомиру. Вы хотите сказать, что Эльжбета Острожская в час бегства уже была непраздна? И, что, клянусь большой княжеской печатью, куда важнее – она не потеряла ребёнка?!?! У Дмитрия Сангушко родился наследник?
Пожилой шляхтич вздохнул и ответил:
– Не потеряла. Благополучно разрешилась от бремени в Познани, в доме своей матери, аккурат на святителя Николая Мирликийского.
Пан Станислав прошептал едва слышно:
– Как страшно повторяется судьба…. Отец Эльжбеты не увидел своё дитя, и отец её ребёнка тоже погиб до его рождения…. – А затем, сев и взглянув в глаза пожилого шляхтича, спросил: – Кто же родился у Гальшки? Сын? Дочь? И какова дальнейшая судьба ребёнка несчастного князя Дмитрия?
Веренич-Стаховский не спеша разлил по кубкам остатки мёда, пригубил из своего едва полглотка – и ответил:
– Сын. О котором вы, пане Станислав, немало слышали в своей жизни.
Немного помолчав, межевой комиссар осторожно спросил:
– Уж не хотите ли вы сказать, что пани Янина Лисовская стала нянькой сына Гальшки, маленького Северина, позже принявшего имя Наливайки? Ведь так, пане Славомиру, вы к этому ведете свой рассказ?
Пожилой шляхтич едва заметно ухмыльнулся в усы.
– Проницательность и быстрота ума у вас, пане Стасю, отменны…. Да, именно так.
– Но допрежь этого была страшная, жестокая и брудная история в Богемии, когда Зборовские лишили жизни благородного князя Сангушко, безоружного, едва ли не в ночной рубахе… Так?
– Так, пане Стасю. Я знаю эту историю едва ли не из первых рук, пани Янина всё это видела, она же омывала тело князя Дмитрия перед погребением в Яромерже….
– Так значит всё это правда, про Мартына Збровского?
– Истинная.
– Признаться, я довольно долго не верил, что такой почтенный, умудрённый годами, известный своими достоинствами шляхтич решился на такое…. Расскажите же, пане Славомиру, все, что вам поведала пани Янина, о той трагедии в Богемии.
– Как угодно, пане Стасю, мне это не в тягость, тем более – дела это давние, все персоны, в том замешанные, благополучно ушли в мир иной, да и, шутка сказать, почитай, семьдесят с лишком лет прошло… Мёртвые меня не осудят, а живым та история – в пример и в назидание.
С вашего позволения, я продолжу рассказ о злоключениях воеводы каневского и его юной жены – начиная со дня их бегства из Влодавы.
Коронный рубеж поезд Сангушки одолел в первый же день нежеланного путешествия – благо, от его поместья до польской границы было рукой подать, а мытники на люблинском шляху даже и не помыслили затруднить путь такому знатному шляхтичу – известия о трагических метаморфозах в положении Дмитрия Сангушко до застав на Вепше ещё не дошли. Переночевав в Уршулине, князь на второй день пути добрался до Люблина – где перед ним открывались два пути в Богемию: либо двинуться прямиком, по Подляшью и Великопольше, на Роуднице, либо уклониться на полдень – подалее от Пётркува-Трибунальского, и цесарскую границу перейти в Малопольше.
Дмитрий Сангушко, даром, что был молод – отличался недюжинным умом; он понимал, что ежели они напрямик поедут на Роуднице, через Ченстохову и далее к Нижней Силезии, то доехать до цесарских пределов им вряд ли удастся. Ежели будет погоня – а то, что она будет, он понимал отлично – то избежать с ней встречи на этом пути они не смогут. И посему путь был выбран в Малопольшу – от которой до верхнесилезских княжеств было рукой подать. Благо, путь через Сандомир, Поланец и далее на Краков приводил беглецов аккурат к Плейссу, принадлежащему князю Балтазару фон Промнитцу, цесарскому нотаблю, епископу Бреслау. Ну а вы, пане Стасю, помните, как венский нобилитет в те годы относился к Жигимонту Августу и краковскому двору в целом….
Межевой комиссар кивнул.
– Да, помню. Смерть первой жены Его Милости великого князя Литовского изрядно испортила отношения Вены и Кракова….
– Именно. Вдобавок аксиомой при габсбургском дворе считалось, что к отравлению Елизаветы, дочери императора Фердинанда, руку приложила Бона Сфорца – и, смею заметить, мне эта мысль не кажется слишком уж невероятной. И хотя потом, после трагической смерти Барбары Радзивилл, Жигимонт Август взял в жены сестру Елизаветы, Екатерину – отношения меж Габсбургами и Ягеллонами лучше не стали. Посему молодой Сангушко направил копыта своих коней в Плейсс – в уверенности, что его владетель ни при каких обстоятельствах не выдаст их польской погоне.