Ночь без права сна

Каменкович Златослава Борисовна

Каринэ послушно поехала в Петербург.

В консерватории приемные экзамены.

У рояля с грациозной непринужденностью стоит вся в белом Каринэ. Блестящие длинные волосы подняты вверх и завязаны бантом. Лучезарная Джульетта! Ее голос сразу же захватил силой звука, свежестью, сочностью…

— Господи, кто этому полуребенку открыл тайну пения? — тихо роняет один из величайших русских композиторов, — Диапазон — чуть ли не три октавы…

Каринэ вся как пламя, как буря! В ее Джульетте безграничный мир радости и мук… Ненависть и зло хотят отнять

Ромео! Разрушить их любовь! Нет, нет!!! И такая чудодейственная сила любви в голосе Каринэ, в трепетной, тонкой девичьей фигуре, в глазах… Вот она в сцене с монахом Лоренцо. Сила и смелость, она борется за любовь против ненависти…

Она замолчала. Ждет.

— Ее можно выпустить сразу на сцену! — слышит Каринэ чей-то приятный, мягкий баритон.

Юной абитуриентке стоя рукоплещут все члены приемной комиссии.

В Тифлисе солнечное, чуть морозное декабрьское утро. Кутаясь в меха, Ладжалова выходит из своего особняка и направляется к фаэтону. Ее догоняет молодой почтовый рассыльный.

— Госпожа, вам срочная телеграмма из Петербурга. Пожалуйста, вот здесь распишитесь. Благодарю! — и, опустив пару гривенников в карман, он поспешил дальше.

Ладжалова уже в фаэтоне развернула телеграмму.

— Куда поедем, госпожа? — почтительно спрашивает кучер.

Изабелла Левоновна слова не может вымолвить, губы стиснуты, лицо мертвенно побледнело.

— Подожди здесь, — наконец сказала, не взглянув на кучера. — Поедем на вокзал.

Откуда только взялись силы! Стремительно взбежала по ступенькам (о, господи!), дрожащей рукой никак не могла попасть ключом в замочную скважину, и, потеряв всякое терпение, стала звонить и звонить без перерыва.

Открыл муж, его кабинет был на первом этаже, дверь выходила прямо в вестибюль.

— Что случилось, дорогая?

— Звони на вокзал… закажи билеты… — Ладжалова взглянула на свои ручные часики. — Через два часа курьерский… на Москву. Там сделаем пересадку…

— Ты меня пугаешь, Изабель, родная, что случилось?

— Каринэ! — в порыве отчаяния зарыдала жена. — И это тогда, когда Ярослав Калиновский… пишет одно письмо за другим…

«Если бы»… Но в том и трагедия, что «если бы» сейчас уже звучало с опозданием…

Кузина Наргиз поставила самовар на стол, присела и заплакала.

— Жандармы нагрянули ночью, — сквозь слезы начала рассказывать она. — Начали обыскивать квартиру. Господи боже мой! Кто меня захотел слушать! У них был ордер на обыск. Хвать этот злосчастный чемодан, открыли, а там… Чей чемодан? Кто дал? Где печатают эти листовки? Каринэ спокойно отвечает: «Вечером, уже совсем было темно, я возвращалась из консерватории. Смотрю — в нашем подъезде стоит этот чемодан. Никого нет. Я взяла, думаю, утром отнесу в полицейский участок. Нет-нет, я даже не открывала…» Тот, кто спрашивал, приказал Каринэ одеться. Ее увезли. Ах, если бы раньше… если бы вы успели приехать, когда она содержалась еще в городской тюрьме… По соседству живет старший надзиратель городской тюрьмы, возможно…

Но теперь уже поздно, ее перевели в Петропавловскую крепость…

Политическая тюрьма! Это повергает родителей в ужас.

Ошеломленные, расстроенные, едва собравшись с силами после долгой дороги, Ладжаловы бросились в город.

Они нашли адвоката с большими связями. По чрезвычайному секрету адвокат посвящает богатых клиентов в «государственную тайну». В Петербурге раскрыта политическая организация, именуемая «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». Всех главарей будто арестовали еще в ноябре. А кто-то все же остался на воле, раз на заводах появляются их листовки…

«Каринэ — и какой-то «Союз борьбы»! — хватается за сердце коммерсантка Ладжалова. Ее дочь, гордость консерватории, будущая прима императорского театра… Только не надо суда! Даже если дочь оправдают, это погубит ее репутацию… Да, да, Ладжаловы озолотят адвоката. Для нужных людей они не будут скупиться…

Адвокат обнадеживает.

Уже дома Ладжалов просит жену швыряться не так деньгами. И вообще, быть поосторожнее…

В ответ коммерсантка по-кошачьи вкрадчиво говорит:

— Ты, Андраник, конечно, высокообразованный, умный человек. Но когда же, наконец, ты научишься жить? Не только этот адвокат берет, но и повыше! Все такие — такова жизнь…

Следователь пригладил бороденку и с отеческой снисходительностью сказал:

— Я искренне сожалею, что должен с такой очаровательной барышней беседовать в этих мрачных стенах. Прошу вас, будьте искренни, откровенны, и, поверьте, это будет вам только на пользу…

Каринэ твердит свое: чемодан нашла в вестибюле. Следователь не верит.

— Вы знаете Владимира Ульянова?

— Нет.

— Надежду Крупскую?

— Нет.

— Кто вам дал листовки?

Молчание.

— Своим молчанием вы подтверждаете, что являетесь союзницей врагов царя и отечества!

— О нет! — улыбнулась Каринэ. — Вы добиваетесь истины, господин следователь? По то, что вы мне навязываете…

— Я ничего не навязываю! — спохватился следователь. — Вы не ребенок, надеюсь, понимаете, что призраки не печатают листовки, тем более не оставляют их в подъездах…

Допросы изматывают Каринэ. Приходится все время быть предельно собранной, как акробату, работающему на трапециях. Нужна мгновенная реакция на каждый вопрос следователя или прокурора…

«Грациозная фея», как они ее окрестили, может и не знать о преступных целях организации «Союз борьбы…» Но тех, кто принес к ней на квартиру листовки, черт возьми, она знает!

Однажды вечером надзиратель передал через «кормушку» зажженную керосиновую лампу, и Каринэ понесла ее к столику. Лампа слабо осветила стены камеры, и девушка вдруг ахнула, замерев на месте. Как же это? Почти два года в этой камере — и не увидеть?.. Правда, стена уже изрядно затертая, но все же… можно прочитать выцарапанную чем-то острым надпись: «Вера Засулич». Она была узницей этой камеры?