Ночь и вся жизнь
Шрифт:
— Дела! — Улыбаясь широким лицом, Лифиренко смаргивал слезу, нагнанную ветреной дорогой. — Давай-ка пройдемся. — Они отошли к кустикам. — Военком, понимаешь, послал по вопросу мобилизации.
— Ну и как?
— Да, может, роту нестроевиков наберу со всего района. А у тебя как дела?
— Пока никак. Еду начинать. — Анциферов посмотрел в сторону, где остался Гурилев.
— Слышь, а это кто? — всмотревшись в Гурилева, тихо спросил старшина.
— Прибыл к нам в командировку. А что?
— Странная личность.
— Знакомы?
— Да как сказать. — Старшина
— Ты что?! — оглянулся Анциферов на Гурилева. — Документы в порядке, сам держал в руках.
— Что ж это — вторые у него нашлись? — посерьезнел старшина. — Может, он какой беглый староста или бургомистр? Втереться хочет.
— Да он из Средней Азии сейчас, — пытался возражать Анциферов.
— Сам ты его вез оттуда, что ли?.. То-то! Время нынче неспокойное. Всякий народ перемещается. Попробуй, уследи! А тут еще прифронтовая полоса.
— А ты не обознался?..
— Головой ручаюсь — он! Ладно, твое дело… Поехал я, мне еще в Клещевский сельсовет надо…
Лифиренко уехал.
Оставшись один, Анциферов задумчиво снял кепку с пуговкой, пригладил седые волосы и медленно вернулся к саням.
— Поехали, — буркнул он вознице, натягивая рывком кепку.
Разговора их Гурилев не слышал, он молча сидел, пытаясь согреться думой о скором тепле, тревожась неизвестностью, что ждет его в Рубежном. Лошадь тронулась, и ветерок донес до него запах конского пота, сдутый с тощего мосластого крупа…
До Рубежного добрались к сумеркам. Село тянулось вдоль тракта, тылом прижавшись к лесу. Стояло особняком, в стороне от военных дорог, прежде считалось центральной усадьбой колхоза. Пять дней назад в Рубежном еще была дивизионная медслужба немцев. Убегали они отсюда быстро, может, потому село и уцелело.
У встречной бабы Анциферов узнал, где хата председателя сельсовета. Подъехали. Громыхнув сапогами по доскам высокого крыльца, Анциферов толкнул дверь. Следом шагнул Гурилев. В темных сенях пахло давним рассолом, куриным пометом, запаренными картофельными очистками. Было темно. Но Анциферов безошибочно ухватил дверную скобу.
В горнице у окна сидела немолодая женщина в длинной юбке, прикрывавшей сапоги, и штопала цыганской иглой шерстяной носок. Не торопясь поднялась, отложила на стол работу. И показалось Гурилеву, что неторопливость ее намеренна — слышала их шаги на крыльце и в сенях, ждала. Была она высокой, полной, может, от свободной, с широкими рукавами, кофты. Лицо смуглое, гладкое, темные большие глаза смотрели спокойно.
— Добрый день, хозяйка! Принимай гостей, — сказал Анциферов, усаживаясь на лавку.
— Гостям всегда рады. — Она повязала голову косынкой, лежавшей на плечах.
— Ольга Лукинична Доценко? — сказал Анциферов.
— Догадливый вы, — чуть прищурилась она.
— Ты председатель сельсовета? — спросил Анциферов.
— Четыре дня как выбрали.
— Я — Анциферов. Представитель райнаркомзага. — Он поднялся. —
— Да вы сидите. Представитель — он и сидячий представитель, — чуть дернулась ее губа. — С чем бог послал?
— Не бог. Власть, Ольга Лукинична. Скот дают нашей области, а значит, и району. Корма нужны. Заготовки. Слышала такое слово? Или отвыкла?
— Отвыкать нам ни к чему. Власть нашей была. Нашей и вернулась. Вы, видать, и не признали меня. Мы ведь до войны на разных совещаниях районных встречались. Директором мельницы вы работали.
— Узнать-то узнал. А вот насчет признать — дело покажет, как справишься. — Анциферов качнул седой шевелюрой.
— Ну, коли узнал да на «ты» меня по старому знакомству зовешь, то и я тебя, Анциферов, обижать не стану, — нажала она на слово «тебя». — Так оно дружней… Может, с чаю разговор начнем? Небось, замерзли в дороге с товарищем, — посмотрела она на Гурилева, устало сидевшего на лавке и улавливавшего какое-то напряжение в их разговоре.
— Чай потом. Сперва дело, — отказался Анциферов. — Посоветуй, где у вас разместить временный приемный пункт. Возить будем из окрестных сел сюда. Это раз. А еще мне нужен подворный список всех хозяйств. Фамилии, состав семьи. Может, у кого надел свой появился при немцах. Так сколько соток или гектаров, — ухмыльнулся Анциферов. — Поняла?
— Поняла. Исполню. Корма временно свозить можно в мастерские бывшей МТС. Там подпол удобный.
— Далеко отсюда?
— Версты три.
— Хорошо… На постой Антона Борисовича примешь, — посмотрев он на Гурилева. — А я с мальчонкой где-нибудь по соседству. Пацан совсем квелый, в соплях весь… Значит, вы, Антон Борисович, располагайтесь. А я на разведочку схожу. Чтоб — врасплох, — хлопнул Анциферов ладонью по столу, будто что-то накрыл ею, глянул на Доценко. — А уж сюда вернусь с полной информацией… Вот так, — кашлянул он, зыркнул за окно, где уже стемнело, и, не оглянувшись, шкрабанув огромными сапогами по половицам, шагнул к двери.
Гурилев ждал, что Доценко скажет сейчас что-то об ушедшем, но она молча убрала в сундук недоштопанный носок, зажгла керосиновую лампу.
— Городской будете? — спросила.
— Да.
— И откуда же?
— Сейчас из Средней Азии. — Он выжидательно посмотрел на нее.
— Ну и как там, в Азии? Тепло, сытно?
— Тепло… А прочее — как всюду. Конечно, освобожденные места в сравнение не идут: разорение, пепелища.
— Нас еще бог миловал, уцелели. Дотянули кое-как…
В сенях послышались шаги.
— Володя Семерикин, наверное. — Доценко поднялась.
В хату вошел коренастый парень в военном, но шинель не подпоясана, без погон. Сняв у порога фуражку с черным околышем, он пошевелил широкой ладонью высокий русый чуб, поздоровался.
— Знакомься, Володя. — Доценко кивнула на Гурилева. — Это товарищ из района.
Парень повернулся к Гурилеву, и тот увидел его лицо: правая сторона чистая, светлая, с тихим румянцем, с живым карим глазом, а левая — неприятно розовая, со стянутой ожогом кожей, с багрово-красными спекшимися веками вместо второго глаза.