Ночь, когда она умерла
Шрифт:
Хотя о Беатрис я думал в последнюю очередь, потому что опиум брал свое, и небольшая коробочка с оставленной в ней иглой еще не опустела. Этого было достаточно для того, чтобы заставить себя забыть об окружающем мире до завтрашнего утра. Я сидел в кресле и наблюдал за танцем Нуры. Она перебрала несколько дисков в проигрывателе и, то ли случайно, то ли намеренно поставив «One Caress», воспользовалась игрой красного света и тени, напомнив мне эротическую богиню с привезенной мной из поездки на Кипр курильницы. Образ довершал повисший в безветренном воздухе опиумный дым.
— Хочешь
Я поднялся из кресла, но Нура подняла руку, делая мне знак остановиться.
— Но только с одним условием. Я завяжу тебе глаза.
— О нет, нет. Я не люблю такие игры. Я предпочитаю…
— … смотреть. Я знаю. Потом ты посмотришь, обещаю.
Почему-то я подумал о том, что танцорам на репетициях завязывают глаза для того, чтобы они «посмотрели в душу», а также чтобы научились лучше чувствовать партнера и танец. Разумеется, танцевать с завязанными глазами было неудобно. Но скоро я понял, что смысл заключался не в танце.
— А теперь, — услышал я над ухом голос Нуры, — попробуй меня найти.
Я обычно хорошо чувствовал чье-то присутствие рядом, но поймать Нуру оказалось не так-то легко. Как только я касался ее, она ускользала, оставляя мне один из предметов своей одежды. В какой-то момент я взял ее за запястья и уже был уверен в том, что вышел из этой схватки победителем, но Нура ловко вывернулась и оставила у меня в руках свои перчатки.
— Я сбился со счета, — рассмеялся я, когда она отдала мне свою цепочку. — Когда я могу признать свое поражение, оставив при этом незапятнанной свою честь?
Как и в самом начале, Нура оказалась у меня за спиной. Она сняла с моих глаз повязку и убрала ее, проведя шелком по моей шее.
— Уже сейчас, — сказала она. — Но я буду рада, если ты захочешь взять реванш.
Почти всю сознательную жизнь английский был моим вторым языком, и я знал его в совершенстве, но не владел им так, как французским. Не потому, что знал недостаточно слов или мало читал, а потому, что был уверен: есть много вещей, о которых лучше говорить по-французски. Ни на одном языке не получится так тонко описать ощущения, испытываемые при близости с женщиной. Конечно, иногда в постели я мог сказать пару слов или фраз на родном языке, но делал это, скорее, от переизбытка эмоций, а не в попытке точнее себя объяснить. Сейчас я мог свободно объяснить женщине, что я чувствую, рассказать, используя самые близкие мне слова — и рассказать не в общих чертах, а поговорить о самых незаметных оттенках ощущений, и так откровенно, как хотелось нам обоим.
— Я влюблена в этот язык, — сказала мне Нура. Она лежала, удобно устроившись на моем животе, и иногда протягивала руку для того, чтобы взять трубку. Опиума становилось все меньше, а на душе у меня становилось все спокойнее.
— Да, он прекрасен. Как и ты, впрочем.
Она повернула голову и посмотрела на меня с лукавой улыбкой.
— Кто-то сейчас мерзнет, а ты лежишь в постели с восточной красавицей. Разве это справедливо?
— Каждый получает то, чего он заслуживает. Ты со мной согласна?
Нура взяла мою руку и снова легла, положив ее себе на грудь.
— Согласна, — ответила она, закрывая глаза.
В какой-то момент я подумал о том, что это спокойствие слишком идеально, и что-то должно его нарушить. И стук в дверь не заставил себя ждать.
— Вивиан, извини, что мешаю, — раздался из-за двери голос Колетт. — К тебе пришли.
— Это должны быть очень, очень важные гости, — ответил я, не двигаясь с места.
— Вивиан, пожалуйста. Или ты выйдешь, или я его убью.
— Она воинственная дама, — подтвердила Нура.
Мне пришлось одеться и открыть дверь. Саймон несколько секунд изучал меня, наблюдая за тем, как я застегиваю рубашку.
— Добрый вечер, — сказал он. Ничего умнее ему в голову не пришло.
— Что случилось?
— Лорена. Ее нет уже пару дней. Все вещи на месте, деньги и бумажник — тоже… — Наверное, на моем лице можно было прочитать все эмоции, которые я испытывал в тот момент, потому что Саймон сконфуженно замолчал, после чего продолжил: — Прости, что заявился вот так, но я и понятия не имею, к кому можно обратиться. Ты — единственный человек, которого я знаю в этом городе, и…
— Тебе дать адрес полицейского участка?
Он покачал головой.
— Ты не понимаешь. Я знаю, что с ней все в порядке. Просто…
— Просто что?!
Только Саймон мог придти ко мне посреди ночи в самый неподходящий момент под идиотским предлогом, который казался ему важнее всего на свете.
— Я все расскажу, но на это потребуется время.
— Ладно, вот что, Саймон. Я выслушаю тебя, но это будет завтра. Выпей, покури и расслабься, хорошо? — Я замолчал, размышляя, стоит ли высказывать мою следующую мысль вслух. — Или присоединяйся. Это не вечер темноты, но, уверен, тебе понравится. Будем считать, что это мой скромный подарок.
Выглянувшая из-за двери Нура обняла меня за плечи и улыбнулась Саймону. Сукин сын даже не подумал покраснеть или опустить глаза.
— Здравствуйте, молодой человек, — заговорила Нура. — Почему же вы стоите здесь, на холоде, да еще и в одежде? В такой час все в этом месте уже заняты делом.
Эту шутку можно было расценить как двусмысленную, но мы с ней дружно расхохотались. Саймон тоже позволил себе улыбнуться, но ответил отказом.
— Лучше я вернусь домой и высплюсь, — сказал он. — Если я позвоню тебе часов в десять, ты уже не будешь спать?
— Если мы заснем вместе, то и проснемся вместе, — ответила за меня Нура. — Если вы устали, я сделаю вам массаж. А потом вы расскажете мне о своих оставшихся желаниях…
Я обнял ее за талию.
— Я сам тебе позвоню. И, если уж ты пренебрегаешь моим гостеприимством, спокойной ночи.
Нура смотрела на то, как Саймон направляется к лестнице.
— Какой скромный молодой человек, — сказала она, прикрывая дверь. — Ну так что? Массаж?
Глава десятая
Изольда