Ночь в конце месяца
Шрифт:
проносится и брякает о дорогу. Я не догадываюсь, что это, а Петя приседает и ойкает: —
Пресвятая мать-демобилизация! От пули не погибнул, так черепица башку срубит... Ить как!
Теперь сквозь вой ветра я слышу, как наверху, в клубящейся тьме, трещат доски на крыше
казармы. Хлестнув брызгами, пролетает еще черепица... Я закрываю голову рукой и с маху
натыкаюсь на борт грузовика.
Мы переваливаемся через борт, садимся на мокрый пол. На плечи нам лезут
солдаты, перекатываются кубарем...
Машина резко берет с места, а мы сидим, плотно стиснутые, и даже не качаемся, когда
кузов кренится на поворотах. В затылок мне кто-то горячо дышит, сбоку привалилась
широкая, круглая, как афишная тумба, спина сержанта Лапиги, в колени уперся чей-то
сапог...
Сгорбясь в три погибели, Петя чиркает спичками,— все же хочет наладить курево.
Запалить цигарку ему удается, но проку от этого мало. На ветру цигарка горит стремительно,
как бенгальский огонь, и в одну секунду рассыпается искрами.
— Нда,— говорит Петя — Каюк табаку, пропали денежки...
Нарастает кипящий гул, — мы въехали под деревья. Хлестко стегают по кабине мокрые
ветки. Я отворачиваюсь, ставлю торчком воротник.
Сонная одурь у меня прошла, в голове свежо, ясно. И я вдруг задумываюсь над тем, как
любопытно все складывается.
Вот спали спокойно десятки людей, видели сны, далеки были в мыслях и от казармы и от
этой ночи. Но раздалось короткое слово, и люди уже одеты, вскочили в машину, едут куда-то
сквозь тьму, ветер, дождь... Им это привычно: позвала служба.
Но и для меня, оказывается, это стало привычным. Вот еду, и не удивляюсь, будто всю
жизнь поднимался ночами по тревоге...
Неисповедимы пути солдатские.
2
Говорят, что нет уже в армии таких подразделений, каким был наш инженерный батальон.
А жаль, честное слово. Пригодился бы многим.
Попал я в него неожиданно.
Инжбатовский писарь, отслужив положенный срок, увольнялся в запас. Взамен
понадобился грамотный человек; в штабах тренькнули телефоны, был отдан приказ — и
меня, вчерашнего новобранца, послали на новое место.
Я еще не стоптал первой пары сапог, гимнастерка на мне топорщилась, как
накрахмаленная, и, снимая головной убор, я еще по привычке ловил пальцами козырек,
позабыв, что на мне пилотка, а не гражданская кепочка... Я и знать не знал, что такое инжбат.
И в первую же полночь, едва я сомкнул веки, прогремела команда «подъем!» — прибыл
эшелон с инертными материалами. С меня стянули одеяло.
Я попробовал возмутиться, сказал, что не спал двое суток, едучи в поезде, и подняться
могу... Все напрасно. Здоровенный командир отделения—Лапига стоял надо мною, как
медведь на дыбках, глядел непреклонно:
— Приказано поднять всех.
И не успел я очнуться, как уже шагал в строю, с лопатой на погоне, и толстым со сна
голосом подхватывал бравую песню:
...За прочный мир, в последний бой
Летит стальная эскадрилья-а!
Каждому досталось разгружать по вагону. С непривычки я взялся за дело ретиво, через
полчаса набил на руке мозоль, плюнул и сел перекурить. Я начал понимать, что такое
инжбат.
С затаенной тоской я поглядывал на состав. Он уходил во тьму длинный, нескончаемый; в
молочном свете прожекторов копошились на вагонах согнутые фигурки, взмахивали
лопатами...
Только на соседнем вагоне лопата была бесстыдно воткнута в гору нетронутого гравия.
Там лежал, закинув руки под голову, веселый парень —рот до ушей, нос кнопкой, ангельские
светлые глаза прищурены.
Парень качал ногой в обмотке и беспечно посвистывал соловейчиком. Я невольно
позавидовал ему, потом вспомнил, что где-то близко ходит сержант Лапига, и зависть моя
прошла.
Парень заметил, что я курю. Скатился с вагона, стреканув тоненькими ногами, присел
рядом.
—Дай бумажки твоего табачку завернуть. А то у меня спичек нету.
Я дал. Парень затянулся, поежил плечами от ночного холодка.
—Сачкуешь? — спросил я снисходительно.
—Что ты! — оскорбился парень. —Я по инструкции.
— По какой же?
—А такой: «ешь — потей, работай — мерзни, на ходу тихонько спи»... Разве не знал?
—Нет, — сказал я. — Не доводилось.
—А еще в ефрейторы метишь. Парень прикидывающе глянул на мой вагон. Гравия там
было скинуто мало, едва покопана верхушечка. Откровенно говоря, я не сильно опередил
этого парня, хоть и не свистел.
—Я тебя ждал, — сказал парень. — Слыхал такое слово «рационализация»?
— Ага, — ответил я оскорбленно. — Слыхивал.
—Хочешь, устрою?
—Чего?
—Рационализацию.
Он вытащил из кармана моток проволоки, прикрутил один конец к черенку лопаты, а
другой конец намотал на руку.
—Пошли. Влазь на вагон и тыкай! Так я познакомился с Петей Кавунком и с его
«рационализацией» — аппаратом типа «копай глубже, кидай шибче». Забравшись на вагон, я
вгонял лопату в гравий, а Петя, стоя внизу, дергал ее к себе. Лопата ехала на край вагона и