Шрифт:
Шим Эдуард Юрьевич
НОЧЬ В КОНЦЕ МЕСЯЦА
Советский писатель
Ленинград
1958
– ---------------------------------------------------
НОЧЬ В КОНЦЕ МЕСЯЦА
1
Около трех пополуночи вдруг раздается, раскатываясь по казарме, голос дневального:
—Па-адъем!
От этого голоса вздрагиваешь и, еще не проснувшись, бессознательно скидываешь с себя
одеяло. Голова сама отрывается от подушки.
Скрипят двухъярусные койки, вот кто-то уже спрыгнул, скребнули по полу подковы на
сапогах. Внизу подо мною проснулся веселый человек — Петя Кавунок, задрал ногу и
поддает под мой матрас, помогает вставать.
Командир отделения Лапига, уже одетый, шагает вдоль коек. С хрустом оседают под его
могучей поступью половицы. Слышу— остановился у соседней койки, дергает за простыню:
—Вам что, особое приглашение?
И ждет, держа уголок простыни в кулаке, как собачье ухо.
Надо спешить. Я сползаю вниз, спросонок путаюсь ногами в штанах. Портянки,
обернутые на ночь вокруг голенищ, не успели просохнуть и лезут в сапоги трудно, с писком.
Петя Кавунок прыгает рядом на одной ноге. Ему одеваться дольше, у него обмотки:
крути-накручивай... Старательно завершив последний оборот, он любуется и притопывает
каблуком:
—Эх, дали Пете сапоги, восемь раз вокруг ноги!
Проглотив зевок, я интересуюсь:
—Не знаешь, зачем подняли?
Петя вскидывает на меня круглые, прозрачные, как весенние льдинки, глаза. В них
столько изумления, что мне совестно.
—Разве непонятно? Ах, простите, забыл объявить: состоятся ночные полеты.
С вагона на вагон. Аппарат типа «копай глубже, кидай шибче...» Берешься на пару?
Так я и подозревал, — снова разгрузка.
Третью ночь подряд прибывают на железнодорожную ветку эшелоны, груженные
«инертными материалами». Под этим пристойным названием скрыты обыкновенный песок и
гравий. Едва эшелон прибывает, как в нашей казарме появляется командир, гремят голоса
дневальных... Спустя полчаса мы уже на ветке, напяливаем рукавицы и запускаем в полет
наш аппарат «копай глубже, кидай шибче».
Значит, сегодня — то же.
— Ладно, — говорю я Пете. — Летаем на пару. Дадим рекорд скорости.
Только мы успеваем одеться и сполоснуть лица, как вновь размеренно топает, хрустит
половицами командир отделения Лапига:
—Коечки запр-равить!
Заправить по-солдатски койку—это не значит попросту накрыть ее одеялом. Надо
ухитриться состроить из матраса что-то похожее на гладко обструганный ящик. Так
полагается. Гражданским тюфякам дозволено валяться на кроватях, безвольно прогибая
спины и выпятив бока. А солдатский матрас — прям и сух, он обязан вытянуться в струнку и
лежать, строго равняясь на соседей.
У меня матрас новый, недавно набит, и я с ним справляюсь легко. А Петя задерживается.
Он успел пролежать, перетереть солому в порошок, и матрас у него оползает, как мешок с
песком.
—Стр-роевой выправки не знаешь! —рычит Петя и сует матрасу под микитки.—Сколько
служишь? Ка-ак лежишь?! Смиррна!
Команды у Пети получаются—совсем как у сержанта Лапиги, — такой же бас и раскаты.
Поэтому я не сразу разбираю, кто приказывает: «Станови-ись!» Оказывается, кричит сам
Лапига.
Пятка к пятке, локтем достаю соседа, скашиваю глаза на грудь четвертого человека.
Мимо прошмыгивает опоздавший Петя. Он мал ростом, и ему надо мчаться на левый фланг.
—Смир-рна!
Обтирая покрасневшие, озябшие руки, в казарму входит командир роты майор Чиренко.
Сапоги у него захлестаны глиной, фуражка намокла и потемнела; с нее падают длинные
капли, разбиваясь о погон.
Скрипнули майорские сапоги. Строй замер.
Слышно, как сечет по окнам казармы дождь и туго, на одной ноте, гудит ветер. От этих
звуков прохватывает зябкая дрожь.
—Поедете на аэродром, — откашлявшись, негромко говорит майор. — Надо спустить
воду, которая его затопляет. Задания объяснят командиры отделений.
Вот, оказывается, в чем дело! Петя Кавунок нынче ошибся, не придется запускать наш
аппарат. Что-то другое выпало на нашу долю...
Я выхожу из казармы первым, и никак не могу открыть дверь, — на нее словно
навалились снаружи. Доски двери дрожат.
Петя помогает мне, бухает плечом. Дверь нехотя отходит, а потом, подрожав секунду,
распахивается и с пушечным гулом ударяет об стену.
Нечем дышать. Ветер наглухо заткнул рот, нос, выжимает слезу. Я делаю шаг, и будто
проваливаюсь в черный водоворот: ветром насквозь продуло шинель, гимнастерку, белье,
ледяные струйки бегут по коже.
—Эх, закурить не поспел! — кричит рядом Петя Кавунок, придерживая на голове
пилотку. — Жисть пошла отчаянная... Ни курева, ни варева... Одно горево!
Сзади, перекрывая гул ветра, командует сержант:
—На машину, тр-ропись!
Расколов кромешную тьму, на дороге светят автомобильные фары. Они кажутся очень
далекими. Спотыкаясь, мы бежим к машине. Обычно по ночам у казармы горит фонарь, но
сейчас его нет, — наверно, сорвало. Над головами у нас, тягуче распиливая воздух, что-то